Дрейгуры справлялись с мелким ремонтом без помощи чародеев.

Ах, Просперо… какой мужчина!

И что б ему не прийти в Чурих просто так, в гости, на ломтик пудинга?

Протянув белую, изящную ручку, Наама взяла с тумбочки, приплясывавшей от нетерпения у кровати, флакон с отваром бутонов грешницы младой. Смочила шею, шире раскрыла ворот ночной сорочки, провела влажным пальцем меж грудей. Если чур в колокольчике опять поднял панику на пустом месте – девальвирую. До одной пятой номинала. Или заставлю вызванивать ораторию «Дар Валдая» из конца в начало. У нашего блудня от музыкального искусства сыпь по бронзе и гравировка тускнеет…

– Вот! Я говорил! Я звенел!

Окно с видом на Башню Таинств заслонил смерч открывающегося спатиума. По спектру легко было опознать личный визитарий Наамы ограниченного пользования, и волшебница мысленно решила девальвировать паникера до одной восьмой, а потом велеть трижды отзвонить «Веселую Панихиду» в фа диез мажоре.

– Ага!

Из смерча вышел, элегантно крутясь, крепко сбитый мужчина в домашнем халате. Халат распахнулся, позволяя оценить могучее телосложение гостя. На грубоватых, но в целом привлекательных чертах лица лежала мрачная тень: гость нервничал.

Узнав гостя, Наама приняла его волнение на свой счет и приспустила сорочку с левого плеча. Этот акт скромности уложил больше жертв, чем приснославный меч-кладенец Кальтенбур, ныне выставленный для обозрения в оружейном музее Универмага, с табличкой «Руками не трогать!».

После меча жертвы больше не вставали, а после сорочки – по-разному.

– Я так и полагала, сударь, что вы окажетеся выше мелких предрассудков!

– Кхм-м-м… – басом откашлялся Андреа Мускулюс. Смущенье лишь добавляло ему очарования. – Прошу простить мне… э-э… в столь ранний час!.. увы, обстоятельства…

Обстоятельства не заставили себя ждать.

Смерч-визитарий, начав схлопываться в черную дыру, вдруг изобразил кривую восьмерку, словно его изнутри расперли руками. Из двух колец восьмерки кубарем вывалилась странная парочка: бойкая дама в растрепанных чувствах и вообще бесчувственный сударь, по облику – судейский крючок.

– Именем Тихого Трибунала, вы арестованы!

– Ов-вал Н-небес… Где я?!

На щеке бойкой дамы пылало клеймо «двух Т». Андреа Мускулюс встретил это пылание без энтузиазма, выпятив подбородок на манер уличного забияки. Ах да, он же приютский, вот и сказывается…

«Оригинально начинается неделька…» – подумала Наама Шавази.

– А я предупреждал! – радостно брякнул чур в колокольчике. – Доигралась: арестовывать пришли…

Дурацкий марш кавалергардов, сочиненный пасквилянтом Сирано Лермонтом в связи с конфузией под Шепеттауром, лез в голову не зря: с раннего утра у Конрада ныл зуб. Не желая, как говорится, терять лицо, бравый обер-квизитор крепился и не подавал виду, занимаясь сборами в дорогу вместе со всеми. Разве что хмурил брови, катал на скулах желваки и рта старался без надобности не раскрывать. А когда волей-неволей приходилось – излагал мысль кратко, рубя фразы, как хвосты у двоякодышащих псов-бобберманов, выведенных для охоты на расплодившихся одно время бобров.

Если боль терпеть и презирать, как терпит и презирает палача опытный мученик со стажем, она в конце концов обижается, плюет тебе в душу и уходит к другим, менее стойким господам. Но палач на сей раз барону достался матерый, из клещеватых дыбарей. Зуб взбрыкивал, дёргал, крутил, беспрерывно, словно отвергнутая любовница, докучал письмами и подарками, тщась полностью завладеть вниманием, а затем, потерпев неудачу, сменил тактику. Боль на миг утихла, фон Шмуц вздохнул с облегчением – но хитрец-палач только этого и дожидался! В десну впился стальной крючок-тройчатка, рыбак привстал в лодке, удилище выгнулось дугой…

На некоторое время барон полностью ушел в себя, размышляя о вечном.

Как назло, рядом оказался бдительный Кош Малой.

– Эк тебя крючит, светлость… Клык мозжит?

Барон кивнул. Унижаться до вульгарной лжи он счел неприемлемым.

– Дык, светлость! Ты ж не молчи, ты жалуйся! Пособим, есть верное средство…

Через пять минут вокруг Конрада собрался целый консилиум. Идею графа послать за медикусом-дентатом отвергли с негодованием: знаем мы этих лекаришек! Пока найдешь его, стрикулиста, пока прибудет, пока гонорар обсудит, пока лечить начнет…

Сами справимся!

После принятия коллегиального решения завязался ученый диспут между двумя светилами народной медицины: Аглаей Вертенной и Кошем. Победила старуха, доходчиво разъяснив оппоненту: «Ты, конопатый, своего деда лопатой исцеляй! Вашему зверскому брату клыки прореживать – дело плёвое, а к благородному человеку тонкий подход требуется!» Малой, как ни странно, аргументам внял и почти не обиделся. А барону было уже все равно. Пусть делают, что хотят. Уморят, так хоть отдохнем…

Впрочем, от здравого предложения Марии Форзац остаться в городе, подлечиться, а затем догонять отряд, Конрад отказался наотрез. В поход – значит, в поход. Не зубами же он Черного Аспида грызть собирается?!

Вскоре пациент с внутренним содроганием наблюдал, как старуха готовит настой-полоскун. Аглая строгала в кипяток, доставленный радостным Трепчиком, корень анафемы частичной, крошила сушеный лист упокойника, сморщенные ягоды костяники, стебель деруна моченого… Старуха оказалась запасливой. При этом она не забывала вслух перечислять компоненты, дабы больной проникся и уверовал в чудодейственную силу снадобья.

– Вера, она горами движет… лбом упрется, натужится и движет…

– А это что, бабушка Глаша?

– А это, Кошик, ус могучника!.. вьюн знатный, от зубов первейший… стены ломит…

Конрад потянул носом и с удивлением обнаружил, что запах от полоскуна идет приятный. Вкус он также нашел терпимым, и безропотно выполнил предписание: с полчаса старательно булькал, внушая зубу любовь к ближнему.

Боль задумалась и взяла отгул.

Около полудня к «Приюту героев» подъехал купленный заранее фургон, запряженный парой карликовых битюгов, мохноногих и грудастых. «Тянуть будут до последнего,» – на глазок оценил барон, обвязывая раздувшуюся щеку теплым шарфом. Повязка добавляла душевных мучений к мучениям телесным. К своей внешности фон Шмуц относился щепетильно, чтоб не сказать, ревниво, а тут такой пассаж! Дворянин и сотрудник Бдительного Приказа не имеет права выглядеть пугалом огородным! И треуголка набекрень, самым позорным образом…

Конрад страдал.