Мысли Элис были сосредоточены на предметах, упомянутых в письме.

— Можно сказать наверняка, что Партридж смастерил шкатулку в форме храма из куска дерева, который был оставлен ему. Шкатулку нашли в руке мертвого Монтфорта. В ней хранилось кольцо, упомянутое в письме. Разве это не доказательство их родственных связей?

Я энергично покачал головой.

— Нет, это лишь свидетельствует о том, что Партридж приезжал к Монтфорту и подарил ему шкатулку, так как считал его своим отцом и думал, что шкатулка будет иметь для него значение. Но на основании этого нельзя утверждать, что Монтфорт действительно был его отцом или что он понимал значение шкатулки и заключенного в ней кольца.

Элис удивленно посмотрела на меня.

— Вы полагаете, шкатулка не представляла для Монтфорта никакой значимости?

— Уверен, что нет.

— Почему же тогда он держат ее в руке в минуту смерти? Я задумался. Наличие шкатулки на месте трагедии и впрямь не имело объяснения.

— Может, Монтфорту случилось взять ее в руки как раз в ту минуту, когда в него выстрелили? — нерешительно предположил я.

Элис склонила голову набок, холодно глядя на меня.

— Маловероятно. А может быть, вы просто не желаете допустить, что отцом вашего друга был столь гнусный тип?

Ее замечание вселяло тревогу. Мне не хотелось признавать, что подобная мысль уже приходила мне в голову.

— Я стараюсь судить беспристрастно.

Элис едва заметно улыбнулась, давая понять, что мои слова ее не убедили.

— Не исключено, что с помощью шкатулки хотели бросить тень на Партриджа. Возможно, убийца знал, что эта вещь сработана им, и специально вложил ее в руку Монтфорта, дабы в убийстве заподозрили Партриджа.

На лице Элис отразилось сомнение, но в ответ она лишь заметила, что мы засиделись у миссис Бантон. У меня стучало в висках оттого, что она упрямо отказывалась понимать логику моих рассуждений. Однако я знал, что, не имея убедительных доводов, отстаивать свою точку зрения бессмысленно. Сердитые друг на друга, мы попрощались с хозяйкой и отправились назад, в Хиндлсхэм.

Ехали мы в напряженном молчании, отчуждение между нами нарастало. Почему она постоянно подвергает сомнению мои суждения, недоумевал я, почему вызвалась сопровождать меня, когда абсолютно ясно, что я ей ненавистен? Мне хотелось коснуться ее щеки, стиснуть ее ладонь, но я инстинктивно сдерживался, прекрасно понимая, что сейчас не время для ухаживаний, что Элис не такая, как Конни, Молли и все остальные, и если я в этот момент посмею притронуться к ней, она обрушит на меня всю силу своей ярости.

С этой мыслью пришло и понимание природы моего смятения. Меня не покидало ощущение, что моя жизнь перестала мне подчиняться, что я утратил контроль над собственным существованием. В связи со смертью Монтфорта и Партриджа мне пришлось узнать массу нелицеприятных истин. Выяснилось, что в судьбе моего друга не так уж много белых пятен, как я полагал, а мой хозяин — вероломный лицемер, о чем я и вовсе не догадывался. Роберт Монтфорт оказался двуличным человеком. Он предал своего отца, вступив в порочную связь с мачехой Элизабет, которая отнюдь не была обманутой скромницей, какой она мне представлялась. Элис демонстрировала завидное непостоянство, была переменчива, как ветер, но меня почему-то влекло к ней, отчего я чувствовал себя одновременно глупцом и рохлей. Словом, мой упорядоченный мир таял, как сосулька, превращаясь в зыбкую муть, в которой все менялось и искажалось. Я хотел вернуться к своему налаженному бытию, хотел, чтобы люди вокруг меня соответствовали моим представлениям о них. Если окажется, что Партридж был совсем не таким, каким я его считал, значит, возможно, и о других людях у меня неверные представления. Кому же тогда верить? Неужели Фоули, мисс Аллен, Конни, миссис Каммингз такие же притворщики, как и все остальные? А Элис?

Мы вернулись на постоялый двор и сели обедать. Наш гостеприимный хозяин Сэмюэл Мортон поставил перед нами по солидной порции «толстяка»[21]и эль. Поскольку Элис по-прежнему была сердита и замкнута, я завел беседу с ним. Мы перекинулись дежурными фразами по поводу неприветливой погоды и местных достопримечательностей, затем я поинтересовался, не носит ли кто из местных жителей фамилию Фиггинс. По добродушному лицу Мортона скользнула тень, его взгляд стал настороженным.

— Надеюсь, вы с ней не приятели?

— Почему вы спрашиваете?

— Сам я с ней, слава богу, не знаком и знаю о ней мало, но имя ее часто слышу. С ней лучше не связываться, это точно. Я и вам посоветовал бы держаться от нее подальше.

— Что вы можете о ней рассказать? Мортон задумчиво почесал подбородок.

— Вообще-то не много, хотя, сколько я себя помню, она всегда жила здесь. Народ относится к ней с опаской — и прежде так было, и теперь. Говорят, со странностями она, и с годами становится все чуднее.

— Что же в ней такого странного?.

— Точно не могу сказать. Одно время она работала в Хорсхите, в усадьбе. Ушла оттуда со скандалом. Наверняка ее выгнали за воровство или пьянство. Ее семейство не гнушается ни тем, ни другим.

— Когда-нибудь слышали, что она ухаживала за детьми как кормилица?

— Не припомню. Может, и ухаживает. Хотя мне жаль того ребенка, которого доверили ей.

— Она живет одна?

— Муж умер несколько лет назад. Сын у нее есть, уже взрослый — лет девятнадцать-двадцать. Летом уходит в лес, работает дровосеком. Зимой с ней живет, занимается браконьерством. Весь в мать. Здешний люд их чурается.

Ничего больше о Фиггинсах Мортон не знал. Объяснил только, как добраться до их хижины — где-то на окраине Хиндлсхэма, по дороге в Хорсхит-Холл.

После обеда Элис поднялась в свою комнату, бросив меня, угнетенного и подавленного, одного. Мне только и оставалось, что отправиться с визитом к миссис Фиггинс. Интересно, Элис догадывается, что я собираюсь туда? Может, она хотела бы составить мне компанию? С другой стороны, после напряжения утренних часов в глубине души я был рад, что она не сопровождает меня. Удаляясь от нее, я постепенно успокаивался; быстрая ходьба отвлекала от тягостных дум.

Опять резко похолодало. Было пасмурно, морозно, колючий ветер кусал кончик носа, в любую минуту мог пойти снег. Мой путь пролегал мимо лавки, церкви и опрятных домиков, на которые я обратил внимание накануне вечером. Я вышел на окраину селения и, как и советовал Сэмюэл Мортон, свернул на тропинку, тянувшуюся вдоль полей. Она привела меня в захолустье, которое отличалось от остальной деревни так же сильно, как фасад красивого предмета мебели от его неотделанной тыльной стороны.

Жилища здесь представляли собой полуразрушенные мазанки с дырами в стенах и кривыми трубами, из которых вились струйки дыма, растворявшиеся в январском воздухе. За лачугами простиралось деревенское пастбище, на котором тут и там между камышовыми зарослями и редкими кустиками томились на привязи тощие животные. Место это было болотистое, и, вероятно, время от времени здесь гибла скотина. На дальнем краю я увидел две темные склизкие туши, торчавшие из замерзшей бурой топи, словно обнаженные отливом обломки корабля.