Меня снова вырвало, и на душе стало скверно. Я совершила нечто непростительное. Когда желудок мой, наконец, успокоился, я подняла с земли сверток с глазами, встала и вытерла руки об обрывки халата. Пьяный пошевелился.

— Потерял друга? — спросил он.

— Да, — ответила я, — хотя мы были знакомы совсем недолго.

Возвращаясь в храм, я думала о том, что меня ждет.

Матушка Ваджпаи взяла у меня окровавленный бархатный сверточек. Повертела его в руках, окинула меня задумчивым взглядом. Мы стояли в одном из подземных тренировочных залов, где никто не мог нас увидеть или подслушать.

— Направляла ли богиня твою руку? — медленно спросила матушка Ваджпаи.

Мне не хотелось прибегать к недомолвкам и иносказаниям.

— По крайней мере, она указала мне путь. Рука моя не дрогнула. Но у него… был пистолет.

Матушка Ваджпаи хмыкнула и снова повертела мятый бархат в руках.

— Жаль, что мы не знали, — иначе мы бы тебя предупредили. Где требуемое доказательство?

— В свертке его глаза: зеленый и голубой, — сказала я. — А еще мне нужно отдать пригоршню медных пайс торговке свечами на проспекте Копейщиков.

От моих последних слов она лишь отмахнулась:

— Пошлю туда девочку. Тебе некоторое время не стоит выходить в город. — Матушка Ваджпаи развернула влажный, липкий сверток, посмотрела на вырезанные глаза и рассмеялась. — Зелёная, дитя мое, у тебя все задатки матушки-Юстициария!

— Матушка Ваджпаи, я выполнила то, что было приказано.

— Ты нашла ключ от сейфа?

— Да, матушка.

— Где он?

Я опустила голову и стала внимательно разглядывать свои ноги.

— Богиня выхватила ключ из моих пальцев, когда я бежала с «Вороньего крыла». Теперь ключ вместе с пистолетом Майкла Карри покоится на дне залива.

— А ты?

— Я здесь.

— Ты вернулась, побывав на корабле, который мог бы отвезти тебя назад, в Медные Холмы! — едва слышно прошептала матушка Ваджпаи.

— Я никогда ни за что не вернусь в Медные Холмы! — Из глаз хлынули слезы, теснило грудь. Я вся была скользкой и липкой от слизи. — Я пойду в купальню.

— Иди, Зелёная, и да пребудет с тобой мое благословение!

Я убежала от матушки Ваджпаи, ища способ как-нибудь очистить руки. Снять пятно с души будет гораздо труднее.

Я напустила в купальню самую горячую воду и долго оттирала кожу, пока она не распухла и не покраснела. Я никак не могла отмыть руки; под ногтями засохла кровь. Ее невозможно было очистить никакими щетками. Я отправилась в чулан, где хранились щетки, чтобы найти что-нибудь пожестче, когда в купальню вбежала Самма.

— Зелёная, Зелёная! — закричала она, крепко обняв меня. Увидев мои руки, она испуганно вскрикнула, а потом сказала: — Пойдем со мной, прошу тебя! Яппа говорила, что так может случиться.

Я замахнулась, собираясь влепить ей пощечину, но одумалась.

— При чем здесь Яппа?

— Она… с-сказала, что ты… — Самма шмыгнула носом, проглатывая следующие слова. — Пойдем, милая, пойдем со мной!

Я нехотя позволила увести себя. Мокрая, голая, я дрожала мелкой дрожью, несмотря на жару. Руки горели… может, это очистительная боль?

Самма тащила меня по коридору, зовя на помощь. Прибежала Элло.

— Позови Яппу. Пусть она спустится к нам в малый тренировочный зал, — хрипло приказала девочке Самма.

— Мы что, будем драться? — спросила я.

— Нет, нет, любимая. — Самма остановилась и поцеловала меня в лоб. — Займемся кое-чем другим. Совершенно другим!

Яппа успела прийти в малый тренировочный зал еще до нас. Спотыкаясь, дрожа от холода, я вошла и увидела, что в жаровне полыхает огонь, хотя в тренировочных залах этого не разрешалось. В случае пожара до воды было слишком далеко.

— Иди сюда, Зелёная. — Яппа приняла меня у Саммы. — Сейчас все будет хорошо.

Я увидела подставку для мечей, тяжелый треножник. На тренировках к нему обычно прислоняли деревянные чучела, которые мы рубили и кололи. Сейчас чучело сняли с треножника. Яппа прислонила меня к нему лицом и подняла мне руки над головой. Кожа на них горела. Может, то была кровь Карри?

— Ты хочешь меня зарезать? — спросила я.

— Нет, милая, — ответила Яппа. — Я повторю то, что сделала со мной матушка Чапурма, когда мы обе были претендентками и я вернулась после первого убийства.

Она стала привязывать меня к треножнику тонкими кожаными ремешками.

— Что ты чувствуешь?

Где-то неподалеку тихо скулила Самма; она звала Яппу, а потом меня.

— Ничего, — ответила я. — Только кровь на своих руках.

— Ты убила незнакомого человека.

Я кивнула и тоже тихо заскулила, как Самма.

— Ты никак не могла согреться и села в обжигающую воду, надеясь, что вода вернет тебе чувства.

— Г-госпожа Тирей… — задыхаясь, проговорила я.

— Сейчас я сделаю тебе больно, — предупредила Яппа. Голос у нее стал грудным, хриплым, как будто мы с ней предавались взаимным ласкам. — Потерпи немножко; сначала к тебе вернется боль, а потом все остальные чувства.

Закрыв глаза, я снова заплакала.

Послышался щелчок — плеть хлестнула меня по спине. Я дернулась, хотя почти не почувствовала боли. Когда мы дрались в этом же зале, меня иногда били гораздо больнее. Тоненько вскрикнула Самма.

Еще один щелчок, еще один удар хлыста — ниже, по ягодицам. Я дернулась. Яппа оказалась права. Там, где от ударов лопалась кожа, делалось горячо, и я постепенно приходила в себя.

Хлестнув меня в третий раз, Яппа склонилась надо мной:

— Чувствуешь?

— Да, — ответила я, задыхаясь.

Она продолжала пороть меня. Удары плети прогоняли холод. Удары прогоняли тень Майкла Карри. Яппа не наказывала меня, как госпожа Тирей; она била меня ради моего же блага.

Вскоре внизу живота у меня сладко заныло. Когда Яппа положила плеть, я стала тереться о треножник, не обращая внимания на занозы.

В Медных Холмах я дала себе слово, что не позволю никому пороть себя… Оказывается, нарушать слово иногда очень приятно.

Меня била крупная дрожь; ныли привязанные к треножнику руки и ноги. Колени подо мной подкашивались. Яппа отвязала меня. Они с Саммой завернули меня в простыню и понесли в спальню. Пока Яппа втирала в рубцы на спине и в обожженные руки бальзам, я ласкала губами грудь Саммы. Наконец я погрузилась в самый глубокий сон в жизни. Спала я без сновидений.

На следующее утро я предстала перед матушкой Ваджпаи, матушкой Виштой и старой матушкой Мейко. Они приняли меня в верхнем зале храма, где прежде я не бывала. Зал был устроен еще более странно, чем остальные здешние помещения, — он изгибался вверх в виде слезинки; пол посередине напоминал чашу. Три наставницы сидели в позе лотоса на подушках. Между ними горела единственная палочка благовоний.