Владимир убежал к варягам, потому что был слаб, потому что на самом деле оставаться было опасно. Но он не думал спасаться только бегством. Он побежал собирать у варягов войско с тем, чтобы прийти и отмстить за смерть брата.

Между тем киевская дружина, именуемая Ярополковой, делала свое дело. У нее стояла на очереди месть за погибель Ярополкова отца, Святослава, за погибель отцов и братьев, потерявших свои головы в Порогах у печенегов.

На другой год после смерти Олега Ярополк ходил на печенегов, победил их и возложил на них дань. Это так подействовало на кочевников, что один печенежский князь, Илдея, конечно, с целым своим полком или родом пришел бить челом Ярополку и просился в службу. Ярополк принял его, дал ему в кормление города и волости и стал держать его в великой чести. Быть может, печенеги в это время враждовали между собой и каждый, особенно из слабых, искал себе доброго приюта где-либо по соседству. О них в это время ничего не слышно и в греческом летописании. В тот же год к Ярополку присылал послов и новый греческий царь, Василий, возобновил с ними мир и любовь, подтвердив и уплату обычной дани, как было при отце и деде киевского князя. Возобновлять старые договоры, когда владыкой царства в Греции или великого княжества на Руси являлось новое лицо, было делом неотложного обычая и первой потребностью в международных отношениях, ибо каждый из владык мог отвечать только за себя. Поэтому греческое посольство к Ярополку при новом царе показывает только, что в мире и любви больше Руси нуждались греки. В самом деле, царь Василий в первые 10 лет своего царствования претерпевал величайшие беспокойства и от внутренних смут, и от войны с болгарами и естественно мог искать дружбу у далекой Руси. Договоры Игоря и Святослава обязывали Русь помогать грекам военной силой, и если они были возобновлены и подтверждены, то необходимо были возобновлены и те стипендии, субсидии, уклады для сбора войска, которые Русь называла данью. Впрочем, греческое посольство могло иметь и другие цели. В Киеве в это время заметно усиливалось христианство. Сам Ярополк, воспитанник христианки Ольги, женатый на чернице, своими поступками обнаруживал большую наклонность к христианским кротким нравам. По свидетельству Ольгина жития, он с братьями не был крещен только из боязни, чего бы не сотворил непокорный Святослав, следовательно, по воспитанию он был уже христианин. А город Киев уже более ста лет со времен Аскольда наполнялся христианами и после болгарских походов должен был во многом изменить свой языческий облик. Вот достаточные причины, почему в это время в Киев явилось не только греческое посольство, но с каким-то замыслом приходили послы и из Рима, от папы. Естественно, что Русь больше всего тянула к Царьграду, а не к Риму. В Риме у нее не было никаких дел, а в Царьграде гнездилась ее торговля, постоянно живали ее родные и знакомые. Очень вероятно, что и греческие, и римские послы приходили к Ярополку за одним и тем же делом, стараясь склонить готовую христову паству к своей стороне; и конечно, греки должны были успеть в этом скорее римлян.

Но пока шли переговоры и толки о перемене веры, пока мысли киевлян колебались, язычество, по естественному ходу вещей, должно было постоять за себя. Горячим его покровителем явился Владимир или его близкая дружина с Добрыней во главе. Он был тоже внук Ольги, но остался после нее малюткой. О влиянии Ольги на младенца сказать ничего нельзя, но святая рука, носившая этого младенца, должна была совершить свой подвиг и на нем. Малюткой он был увезен в Новгород, где язычество господствовало в полной силе, где оно с горячностью поддерживалось сношениями с языческим Варяжским заморьем. Если в Киеве от частых сношений с христианами-греками трудно было уклониться от влияния христианских понятий, то в Новгороде от постоянных сношений и связей с язычниками варягами точно так же было трудно устоять против обольщений крепкого язычества. Эти две украйны первоначальной Русской земли представляли две особые и разнородные силы для внутреннего развития Руси. Есть много признаков, что между ними время от времени поднималась темная борьба, о которой летописец не намекает ни словом, но которая становится очевидной из хода событий. Мы упоминали, что завоевание Киева Олегом могло быть предпринято с целью не дать особой воли возникшему там христианству; вообще с целью отнять у христианства всенародное владычество. То же самое мы можем усматривать и в первых подвигах Владимира. У варягов-славян на Балтийском поморье подобные же отношения существовали между рутенами, или русскими (ругенцами), и штеттинцами. Когда в начале XII века в Штеттине была принята Христова вера без совета с ругенцами, то между последними это произвело такую ненависть и вражду к Штеттину, что они тотчас же прервали с ним всякие торговые и другие сношения, отогнали от своих берегов его корабли, наносили ему частые обиды и, наконец, вторглись войной в его землю[158].

По летописи, Владимир с лишком два года жил у варягов заморем, собирая рать на Ярополка. Мы не сомневаемся, что он жил не у шведов, а у славянских поморян, быть может, на самом острове Руген, у тамошних руссов, или в Штеттине, или собственно у славян в Славонии ближе к устью Вислы. В X веке все это были ярые язычники.

В 980 году он пришел с варягами в Новгород, захватил его, конечно, без всякого труда и сказать посадникам Ярополка: «Идите к брату и скажите ему: Владимир идет на тебя, пристраивайся на битву». Так говаривал его отец Святослав, всегда веровавший в свою силу и отвагу; так говорил теперь Владимир, вероятно, потому, что вполне надеялся на свою варяжскую силу и на хитрые замыслы дружины. У Ярополка в это время уже не было старого Свентельда, первого заводчика крови. Его место, т. е. место первого и старшего дружинника, занимал воевода именем Блуд. Как только подошел Владимир к Киеву, этот воевода потянул на его сторону и стал руководить Ярополком сообразно своим замыслам. Конечно, такое поведение воеводы вполне подтверждает ту истину, что он давно уже сносился с новгородской дружиной и давно готовился предать своего князя. «Был он прельщен Владимиром», – говорит летопись, но могло быть, что в этих обстоятельствах он только защищал свою сторону, стоял за язычество, не хотел его покинуть и предупреждал готовившуюся опасность, видя в Ярополке и в киевской дружине большую податливость к принятию христианства[159].

Выслушав гордые речи Владимира, Ярополк смутился и стал было собирать войско, да и сам был храбр немало, замечает летопись и тем объясняет, что старший князь способен был побороть меньшего брата. В этом смысле говорил и воевода Блуд. «Не может случиться, – говорил он Ярополку, – чтобы Владимир пошел на тебя воевать. Это все равно как бы синица пошла воевать на орла. Чего нам бояться и незачем собирать войско. Напрасный будет труд и для тебя и для ратных!»

Между тем Владимир уже подступил к Киеву. Ярополк, не собравши войска, не мог его встретить в поле и затворился в городе. Владимир тоже не совсем надеялся на свои силы и укрепил свой стан окопом[160]. Отсюда он повел разговоры с Блудом, как способнее достигнуть общей цели. Лаская и приманивая к себе воеводу, он обещал ему, вероятно, еще из Новгорода, что если погубит брата, то поставить ему честь как отцу родному, будет его чтить вместо отца, будет он первым у него человеком. «Не я ведь начал побивать братью, – говорил Владимир, – но Ярополк, а я, побоявшись себе смерти, теперь пришел на него». Эти слова лучше всего объясняют тогдашнюю практику жизни, по которой убийца, боясь мести, должен был истреблять и мстителей; а мстители, зная наперед это жизненное правило и спасая себя, точно так же, по естественной необходимости, должны были волею-неволею нападать на убийцу. Да и вообще в древнее время защищать себя значило первому же и нападать на врага. Владимир прямо говорит, что пришел из боязни, ожидая себе того же убийства, и говорит это себе в оправдание, как бы утверждая, что его призывает нравственный закон жизни. Точно такие же дела между князьями-братьями делывались и в других славянских землях.