Синева серебра. Готика серебра. Готика ковчежцев для мощей (реликвариев), похожих на фонарики со вставками из толстого стекла, кубки, подсвечники.

Синие эмали на синем же фоне: ощущение глубины то ли морской, то ли небесной…

Камин: чугунные щипцы, кочерги для помешивания угольев, крючья, железная форма для запекания над огнем рыбы, не менее доброго карпа величиной, формы для печеньев, тяжелая резная скамья…

Нам удалось пройти по Парижу собственным путем, в стороне от маршрутов, расчерченных для туристов.

Ботанический сад. Ряды платанов с подстриженными кронами, цветники, крошечный лабиринт в духе XVIII века – обычная спираль, взбирающаяся на вершину холма, где стоит беседка – забава, монплезир. Памятник Шевалье де Ламарку. Вообще, нигде в Париже XVIII век не ощущается так явно, как здесь. Я приехал сюда в поисках книги «Les champignons toxiques et hallucinogenes»[42], фундаментального издания, в котором надеялся отыскать ответы на некоторые вопросы, касающихся роли психоделиков в шаманских ритуалах. В Ботаническом саду в это время как раз проходил «салон грибов» и в компьютерной сети, связывающей книжные магазины различных музеев, значилось, что эта книга есть в книжной лавке салона. Ее не было – кто-то купил ее раньше. «Салон» размещался в просторной зеленой палатке, разбитой посреди ботанического сада, внутри которой на столиках были красиво разложены грибы. Разные, но в основном знакомые. Было даже несколько псилоцибиновых грибов – однако, недостаточное количество, чтобы приготовить отвар достаточно крепкий для того, чтобы существенно изменить восприятие действительности и вызвать галлюцинации.

Буквально за два месяца до этого мы с Аликом сидели на вершине Острых сопок – тех самых «синих гор» Колгуева, до которых мы, наконец, добрались – и, наглядевшись вдаль, прилегли на сухой склон, который весь был выстлан каким-то светлым лишайником.

– Послушай, – спросил я. – А в тундре есть галлюциногенные растения?

– Как это – галю…генные?

– Ну, изменяющие состояния сознания. Будто ты опьянел, или видишь сны наяву…

– Не знаю…

– Как это не знаешь? Может быть, от прямого общения с духами нас отделяет одна-единственная горсть мха…

Алик раздумывает.

– Мухомор, – подсказываю я.

– Мухомор на Колгуеве не растет. Только сыроежка. Съешь сырую и спишь.

– Просто спишь?

– Просто.

– Ну, это неинтересно.

– А что ты имеешь против сна?

Этот вопрос застал меня врасплох.

– Против сна? Да ничего, на самом деле. Это интереснейшая наука, почти неизвестная мне. Сны почти никогда ничего не говорят мне, – признался я.

– А мне говорят, – сказал Алик.

– О чем?

– Обо всем.

Дело, конечно и в том, как спать. И зачем. Если всерьез размышлять о свойствах пространства/времени, то сновидение должно быть обязательно включено в эти размышления, как важнейшая характеристика культуры. Ненаправленное, кольцеобразное время предполагает развитую способность ко сну. Бессонница полярной ночью непременно приведет к безумию, поэтому сон здесь является настоящей ценностью и важным умением. Он позволяет незаметно проскочить зимние «растяжки» времени и набраться сил; может быть, прожить интереснейшую параллельную жизнь и получить ценные советы в сновидениях. Поэтому Алик прав: умение спать следует расценивать как прекрасный дар, подобно многим дарам природы утраченный «цивилизованным человечеством».

Однако, отсутствие мухомора означает что свои «путешествия» колгуевские шаманы прежних времен осуществляли только с помощью аскетических и медитативных практик, не прибегая к красному мухомору, известному шаманам Сибири и Северной Америки.

Нет-нет, я не забыл свой остров! С той ночи, которую мы прошагали по тундре от тьмы к свету, минуло немало времени, но мы ведь условились, что проследим и некоторые весьма отдаленные последствия этого перехода. Все, что нашел я на острове, я привез с собою в Париж. И я, разумеется, надеялся удивить Париж своими находками. Я надеялся проломить окно в Европу. Что у меня было для этого? Несколько фотографий, журнальная публикация нескольких глав недописанной книги. «Не так уж густо», – заметит кто-нибудь. «Ну и что? – возражу я. – Кого из художников это останавливало? Все великие были самонадеянны. Ван Гог вообще рисовать не умел, когда приехал сюда, а у меня в написанных главах было, как мне казалось, неплохо передано возникающее на острове острейшее чувство полноты бытия и прекрасное переживание пустоты. Du Vide… Только теперь я понимаю, насколько безумен был мой план – воспользоваться туристской поездкой, чтобы самому найти людей, которые могли бы заинтересоваться…

Видимо, я действовал не совсем бессмысленно, обнаружив-таки несколько человек, так или иначе причастных к русской словесности, но все равно – моей темы они не понимали. Мне нужен был один-единственный человек, единомышленник, которого, как раз мне и не удалось найти…

Остальные казались недоверчивыми.

Что ж, по-видимому размышляли они, это очень стильно, Le Grand Vide[43]; пустота – это большой стиль, но она должна быть достойна наполненности Парижа…

Конечно, соглашался я, эта мысль почти естественна: если где-то существует такой сгусток материи, как Париж, то где-то должна быть, конечно, и Пустота, соразмерная его неизмеримости, и она обнаруживается в разных местах земли – в Джунгарской Гоби, в долинах Илафега и Диллиа – великих сухих рек Сахары – она проступает в очертаниях полуострова Лабрадор, где от одного населенного пункта до другого так же далеко, как в тундрах нашей родины и о том, что люди были здесь, на картах свидетельствуют лишь названия, оставленные ими. Вот озеро Шандоре, озеро Жаннен, озеро Кутюр – следы французов, охотников, наверно, которые когда-то прошли здесь, пробираясь от Монреаля на север, в собольи края.

Однако, «Kolguev» – незнакомое имя, и как объяснить, qu'est que c'est?

Неподалеку от Лабрадора, на 68° с.ш. я отыскал совершенный аналог Колгуеву к северу от Америки – необитаемый, правда, остров Принс Чарльз. И рядом – остров Нова Зембла – несомненно, отголосок тех времен, когда неудача в поисках «северо-восточного прохода» в Китай заставила европейцев обратить свой взор на запад и кто-то из мореплавателей, отправленных разыскивать «северо-западный» путь вокруг Америки, наткнулся на остров, напомнивший ему Новую Землю. Не сомневаюсь, что это был Генри Гудзон.

Для меня все давно связалось, все было исполнено смысла и остров мой представительствовал перед Парижем за все пустынные окраины Земли, за всех людей, волею судьбы родившихся или оказавшихся там, за все забытые или полузабытые наречия, за все сказки, еще не превращенные в комиксы и мультики, за все, что еще не было пережевано и сто раз перетолковано «культурой», которая давно задохнулась бы если бы оттуда, извне, из пустынь мира не долетали время от времени освежающие ветры…