Пока Римма и Юля собирали на стол, Кока разговорился с Борковым о его поездке за границу. Кока сидел, а Владимир похаживал вдоль стены, курил сигарету и стряхивал время от времени пепел в бронзовую туфельку, которую держал в руке.

– Вам пришлось побывать только в Брюсселе? – спрашивал Кока.

– Да, все дела устроили в основном там.

– Понравилось? Как провели время?

– Как вам сказать? – пожал плечами Борков. – Следовало бы ответить: плохо. Но сформулируем так: плохо, но мало.

Коке понравился ответ.

– Веселый городишко?

– Особенно некогда было веселиться. Программа насыщенная, с утра до ночи переговоры.

– Так ни разу и не развеялись?

Боркову было явно неудобно, его угнетала эта тема, отвечал он нехотя.

– Почему же? В кино ходили, в музеи…

– В магазины, конечно, заглядывали? – задавал наводящие вопросы Кока. – Изобилие?

– Насчет этого? – Борков дернул себя за галстук, потом за борт пиджака. – Да-а, конечно!

– Как публика одета?

Борков быстро оглядел Коку и сказал:

– Представьте себе, довольно скромно. Все очень хорошо сшито, но ничто не бросается в глаза. Вот вы, пожалуй, на брюссельской улице сошли бы за брюссельца.

– Женщины?

Борков улыбнулся – впервые с тех пор, как вошел.

– Наши лучше, можете поверить.

Кока не упустил случая сказать комплимент:

– Если вы сравнивали с Риммой, то понятно… Вы меня простите, что я устраиваю вечер вопросов и ответов, но скажите, Владимир… Владимир… – Кока пощелкал пальцами.

– Сергеевич, – подсказал Борков. – Но это ни к чему. Просто Володя.

– Ну хорошо, Володя… Интересно сравнить цены.

– Видите ли, смотря на что. Шерстяные и кожаные вещи стоят довольно дорого. Всякие лавсаны и перлоны очень дешевы. Так называемые предметы роскоши очень дороги. Вот видите мой галстук, например?

Кока поманил его поближе, деловито пощупал галстук. В это время в комнату вошла Юля, достала из шкафа тарелки, а уходя, задержалась в дверях, заинтересованная разговором.

– Сколько?

– Угадайте.

– Не берусь.

– Десять долларов.

– Не может быть!

Борков был доволен эффектом.

– Цент в цент. Но, правда, это уже считается недешевый галстук. А мне, между прочим, рассказывали, что бывают и по семьдесят, и даже по сто долларов.

– Разврат! – воскликнул Кока и засмеялся. – Загнивают империалисты, а?

– Да уж, загнивают, – согласился Борков.

Юля покачала головой и вышла.

– Не собираетесь больше никуда?

– Теперь вряд ли удастся.

– Почему?

Кока спросил это без особого ударения, мимоходом, но если бы Борков знал его лучше, он бы понял, что вопрос задан неспроста.

– Нашему институту режим сменили.

– Что значит «сменили режим»?

– Ну теперь мы пэ я.

– Почтовый ящик?

– Да.

– Зарплата прибавится?

– Может быть.

– Вы живете один?

– Здесь? Один. Родные в Саратове.

– У вас телефон есть?

– Не личный. В квартире.

– Разрешите мне записать? На всякий случай, а? А вы запишите мой.

– С удовольствием.

Они продиктовали друг другу номера телефонов. Тут Римма и Юля принесли с кухни и поставили на стол тарелки с закусками, кофейник. Римма сказала:

– Просим…

В одиннадцатом часу Кока стал прощаться. Когда он ушел, Юля сказала Боркову:

– Володя, зачем ты дурачил старика? По-моему, галстук у тебя польский, и купил ты его в Столешниковом переулке за рупь тридцать.

Борков рассмеялся.

– Точно! Но ему так хотелось, чтобы это был десятидолларовый галстук. Пусть потешится.

Поскольку Николай Николаевич Казин, с легкой руки Алика Ступина фигурирующий в деле под кличкой Кока, начинает играть все более важную роль, нелишне будет заглянуть в его биографию, чтобы понять, откуда он такой взялся. Прямо скажем, что экземпляр редкий, может быть, один на миллион, и любопытно будет проследить его развитие.

Честные люди, соприкасаясь с таким экземпляром, испытывают чувство глубокого омерзения, но все же именно оттого, что они честные и порядочные, бессознательно порой ищут ему хоть какое-нибудь оправдание, высказывая классическое «ведь не всегда же он был таким»… И тут уместно предположить: а может, всегда?

Но оставим предположения, поместим эту реликтовую бациллу на предметный стол микроскопа и хорошенько разглядим ее. Биография у Коки поистине феерическая.

Родился он 31 декабря 1899 года. Позже, когда пробовал сочинять стихи символистского толка, он усматривал в том факте, что рожден на рубеже двух веков, нечто мистическое, считал это предзнаменованием необычайной судьбы. Трудно сказать, сколько тут мистики, но вот факт: мать и отец, подобно Алику Ступину, звали своего сына Кокой и никак иначе.

Родители его были из московских городских мещан. Отец служил в банке, жили они обеспеченно. Мать, натура нервная и болезненная, шесть месяцев в году сидела дома, мучаясь мигренями, а шесть проводила в Крыму. Там, в ялтинском частном санатории, она и скончалась летом пятнадцатого года, когда уже была в разгаре мировая война. Отец носил траур до осени, а затем, по протекции устроив сына в петербургское Владимирское юнкерское училище, сошелся без венчания с богатой купчихой.

Жестокая по отношению к новичкам юнкерская среда сначала испугала Коку, но он скоро приспособился, найдя покровителей в лице двух старших юнкеров, из унтер-офицеров, которые уже понюхали службы в армии. Он добился их расположения элементарным подкупом, отдавая часть денег, присылаемых отцом. В благодарность за это они били его при случае только сами, не позволяя бить другим. А заслуживал он битья часто, потому что фискалил. И уже в этом проявилось его раннее призвание.

Утром 11 ноября 1917 года, когда рота Владимирского юнкерского училища, в которой числился Кока, выступила для захвата телефонной станции, он в момент какого-то замешательства нырнул в проходной двор, бросил там винтовку и был таков. Еще до рассвета он пробрался на квартиру к той знакомой отца, через которую ему пересылались деньги. Она приняла в нем материнское участие, помогла переодеться в гражданское платье, а через неделю Кока уехал в Москву – боялся, что его, как бывшего юнкера, в Петрограде обязательно схватят. Конец ноября застал Коку в отцовской московской квартире, где хозяйничала теперь их служанка. Напуганный революцией, целый месяц просидел Кока дома, не показывая носа на улицу. Отца в то время в Москве не было, купчиха увезла его в какой-то город на Волге, где имела собственные пароходы.