Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как торопливо зашептали два голоса, у Райки дома — полный кошмар. Мать увезли с инсультом в больницу, мальчишки одни, запускали подводную лодку в ванной, забыли выключить воду и залили нижних соседей. Те требуют деньги на ремонт, а где Райка деньги возьмет? Квалификация у нее, сами знаете, не та, чтобы набрать выгодной халтурки где-нибудь на стороне. Хотела подработать дворником у себя в ЖЭКе — не берут: у них там сплошь таджикская мафия. Посудомойкой в шашлычную тоже не взяли…
— Кругом, Люсенька, теперь одни чучмеки. Русским надо платить, а этим можно и не платить.
— Орала наша Раиса, орала, права качала, пока ее не вытолкали взашей какие-то азербайджанцы. Летела так, что колено расшибла в кровь, локоть…
— Это Рая так говорит, а я не верю. Или уж она там действительно устроила сумасшедший скандал! — горячо вступилась за азербайджанцев Элеонора, у которой старший, любимый зять был родом из Баку. — Но жизнь у нее — действительно не позавидуешь. Поэтому лично я на нее не обижаюсь. Что мои проблемы по сравнению с Раиными? — грустно вздохнула многодетная бабушка и стала складывать в сумку карандаш, ручку, вторые очки.
Живо представив себе Райкино существование, молодой еще бабы без мужика, с постоянной ответственностью за детей, вечным безденежьем, а теперь еще и страхом за больную мать, Люся подумала, что и ее собственные проблемы, типа богатые тоже плачут, не идут ни в какое сравнение с Райкиными. Однако своя боль, как ни крути, всегда острее. И потом, даже если человеку очень худо, это не дает ему права кидаться на людей, которые не сделали ему ничего плохого.
— Алин, ты скажи ей, пусть не дергается, я завтра отдежурю. Все равно я сегодня не домой, а к подруге водку пить. И еще… — Люся быстренько достала убранный в стол пакет и протянула дипломатичной, примиряющей всех начальнице. — Это Райкиным ребятам. Пиратский прикид. Отдай ей, но только после того, как я уйду. Боюсь, она опять пошлет меня открытым текстом. У нее не заржавеет.
Когда распахнулась дверь и появилась опухшая от слез, обрыдавшаяся в туалете Раиса с полным чайником, все сделали вид, что ничего особенного не случилось.
Глаза у Заболоцкой блестели каким-то необычным блеском, но не в связи с примеркой стильного кофейного жакета с крупными, очень интересными пуговицами, который вкупе с пестрым шелковым шарфом в тон преобразил ее. И это при том, что лентяйка даже не захотела сменить мятые домашние штаны на что-нибудь поприличнее и прохаживалась перед тусклым зеркалом в прихожей в драных матерчатых шлепанцах. Нет-нет, глаза у Нонки загадочно порыжели еще тогда, когда она открыла дверь.
— Ну, что тебе сказать, друг мой Люська? — Повернувшись к трюмо в профиль, Нонка втянула живот и обреченно, с шумом выдохнула: — Уф-ф-ф! Задница, конечно, как две Франции, но спасибо, что не три. По-моему, супер!
— По-моему, тоже, — Люся одернула все-таки тесноватый сзади Нонке жакет и из-за сдобного плеча оценивающе взглянула в зеркало. — Отлично. Хоть в гости, хоть в театр, хоть на работу в предпраздничный день.
— На работе у меня всегда праздник. С такими неожиданными сюрпризами, что закачаешься! — Нонкины губы в зеркале опять сложились в торжествующую улыбку.
— Колитесь, Нонна Юрьевна! Такое впечатление, что за мое отсутствие вы по уши втрескались в какого-то знойного архивариуса.
— У нашей куме все одно на уме! — саркастически парировала Заболоцкая. — Скажешь тоже. Я уже давно не по этому делу. Не в пример легкомысленным подругам. Кстати, как доктор? Оправдал наши надежды? Стоящий мужик? В смысле — стоит, как надо?
— Стоящий, стоящий… — словно бы машинально повторила за ней Люся, прикинувшись зацикленной на том, как лежит на выдающейся груди шарфик. Перевязала его и отступила на шаг. — Вот так, по-моему, лучше. Фик-фок на один бок. Что же касается двух Франций, то пора бы тебе, матушка, последовать моему примеру и сесть на диету. Скажем, на яблочную. Только не говори, что это дорого. Яблок в этом году — завались.
Презрительно сморщенный нос и высунутый язык живо напомнили об их детском «воображала хвост поджала». Кажется, она опять заколебала Нонку своими советами, подпортила ей настроение.
— Ладно-ладно, не обращай на меня внимания. У каждого из нас свои заморочки. Давай-ка, красота моя ненаглядная, переодевайся, и махнем по рюмочке по случаю моего стремительного карьерного роста… Да-да, не удивляйся. Выпьем и расскажу. А ты расскажешь, отчего у тебя так загадочно блестят глазки…
Они выпили уже по две рюмки, закусив классный армянский коньяк сначала хозяйской яичницей со сковородки и кильками, потом — изысканным шоколадом с апельсиновой отдушкой и красным «кардиналом», налили по третьей, а разговор все еще был какой-то моноложный. Заболоцкая, вся в своих таинственных мыслях, отделывалась короткими репликами, иногда невпопад, и с блуждающей на лице снисходительной улыбкой вполуха слушала подругу-диетчицу, мгновенно закосевшую от коньяка и болтавшую без умолку, по-пьяному перескакивая с предмета на предмет — с чудесных заграничных впечатлений на неожиданное продвижение по служебной лестнице. Похоже, у Нонки и в самом деле имелась какая-то впечатляющая новость, и она из вредности нарочно испытывала терпение, чтобы таким манером наказать за четыре неответа на свои настойчивые звонки. Вот партизанка! Ладно, пусть себе развлекается, торопиться некуда, ухмыльнулась Люся.
После третьей рюмки язык у нее совсем развязался, однако ограничитель в голове срабатывал, не позволяя вывалить перед Заболоцкой то, что знать ей было не обязательно. Тем более, глядишь, все еще и обойдется. В последние дни Ростислав к зазнобе на станцию не шлялся, тихо, как мышь, сидел у себя наверху за компьютером и, что самое вдохновляющее, не пил. А если посвятить в его похождения Нонку, так она запросто может протрепаться об этом своим архивным бабам за чайком в обеденный перерыв — в качестве иллюстрации к теме «Какие все мужики твари», — и пошло-поехало по Москве! Про возникшего из небытия Марка рассказывать тоже не следовало. У Нонки и так на него идиосинкразия, а когда она узнает, что Крылов выбился в известные продюсеры и, в отличие от нее самой, что называется, полностью вписался, она вообще с ума сойдет. Взъярится и не пожалеет никаких слов, чтобы пригвоздить подругу к позорному столбу: ты что, совсем охренела? Нет, вы посмотрите на эту идиотку, она еще гуляет с этим говном по осеннему лесу! И тогда прости-прощай расслабуха, которую только и можно себе позволить, что в этом знакомом с детства, почти родном доме, — завернувшись в теплый хозяйский халат, положив ноги на кухонную табуретку и лихо, под стать хозяйке, закурив сигарету. С Костей тоже хорошо, но с ним надо держать марку.
Сигаретный дым клубился у открытой форточки, как будто испуганный рвущимся навстречу шумом вечернего города. Звуки городской жизни страшно нравились Люсе и в детстве, когда, счастливо взволнованная непривычной обстановкой, шелестом автомобильных шин по переулку, постукиванием чугунных крышек колодцев под колесами тридцать девятого троллейбуса, она долго не могла уснуть на раскладушке, разложенной рядом с диваном, где посапывала, угомонившись, лучшая подружка. Нравились и сейчас, когда она опять превратилась в загородную жительницу, глухими дачными вечерами тоскующую по кипучей, бьющей через край столичной жизни с ее рекламными огнями, кофе-хаузами, дорогими шмоточными магазинами, концертными залами, праздничной суетой возле театральных подъездов.