– И вы его пожалели, – всё так же негромко закончила за него Недил. – Решили дать ему… семью. Так, как можете.

– Идиот, – подтвердил Редиш. – Думал, вроде что-то получается. Мы там фехтовали, ездили. Он улыбаться начал. И они, как по заказу, зудеть начали: «Возьми, это вас сблизит».

– Мальчик не виноват. Он поступил так, как ему с детства вдалбливали. С вами он знаком несколько месяцев, а здесь с рождения…

– Мальчик не виноват, – рыкнул маркграф, глянув на Леору так, что она едва не подавилась. – Только теперь мальчик с этим всю жизнь жить будет. Нет, я понимаю, оправдание он найдёт, придумает. Потом. Может, даже гордиться станет. Только вот как это дерьмо в нём уляжется и во что выльется, Левый надвое сказал.

– Вы тоже не виноваты. Вы…

– А кто виноват? – гаркнул генерал, швырнув бутылку в стену. – Отец? Жизнь? Его императорское величество? – Маркраф посидел, рассматривая собственные руки, снова лицо потёр. – Принесите мне ещё вина, кадет, – сказал спокойно.

– Нет, – так же спокойно ответила Недил.

– А как же свобода выбора?

– Вы правильно сказали, мне отсюда не уйти.

– Тоже верно, – не стал спорить Редиш, растягиваясь на диване, снова закрывая лицо локтём. – Вам тоже не мешает отдохнуть. Места хватит, лежанка длинная, да и времени у нас пропасть. А жалеть меня не надо, это дело бесперспективное.

Леора хотела было сказать, что жалость и понимание штуки совсем разные, но промолчала. Объяснение таких вещей – вот по-настоящему бесперспективное дело. К тому же маркграфу, умудрившемуся в лоскуты напиться с одной бутылки, хотя раньше его и две едва забирали.

[1] Армерия или цейхгауз— склад для хранения оружия или амуниции.

[2] Сад трав – делянка, на которой выращивают лекарственные растения.

Сколько времени прошло с тех пор, как они в подземелье спустились, Леора понятия не имела, сон, судя по гудящей голове совсем недолгий, окончательно заставил потерять чувство времени. Да и пробуждение нормальному самочувствие не способствовало. Очнулась Недил в полной темноте и не сразу сообразила, где находится: на миг примерещилось – это продолжение кошмара, хотя вроде бы никаких ужасов она не видела. А тут ещё рядом застонали и сердце немедленно провалилось вниз живота – кадет на самом деле чувствовала пустоту на его месте.

Но, к счастью, способность соображать вернулась мигом, гораздо быстрее, чем успели сжаться душащие кольца паники. Леора на ощупь, не слезая с дивана, так и перебираясь, стоя на коленях, нашарила лампу, зажгла огонёк. Оказалось, что в прежнем светильнике просто выгорело масло, вот он и погас. А стонал Редиш – и вовсе не в пьяном бреду, его лихорадило.

Недил знала, такое бывает при сильных, пусть и не слишком обширных ожогах: жар у человека поднимается, кровь едва не закипает. Знала и что его сбить надо, лучше всего обернуть больного мокрой простынёй.

Тряпок у неё хватало, а воды почти не было и ту нужно беречь.

Леора размотала повязку, и не думающую прилипать к ране маркграфа, которая выглядела жутковато: ожог вспух, сочился жижицей, воспалённая кожа вокруг него в свете лампы казалась почти чёрной, а когда Недил неловко задела руку генерала, он снова застонал, скривился болезненно, глаза так и не открывая. Видимо, болело это адски.

Если в душе кадета и таились какие-то зачатки угрызений совести по поводу подпалённой физиономии брата, то в этот самый момент они засохли, так и не проснувшись. В том, что это Редил генерала до живого мяса припёк, она нисколько не сомневалась.

Леора стащила с низкого ложа в спальне простыню, как могла, вытряхнула пыль, вылила на неё две бутылки вина, что покрепче, укутала маркграфа, стараясь не трогать ожог и царапины. Из обрывков собственной рубашки соорудила компресс на лоб, смочив той же настойкой, что раны обрабатывала. И только потом сообразила: стащить с Редиша штаны тоже бы не помешало. С другой стороны, он и так по пояс голым был, потому и решила оставить всё, как есть. А больше Недил сделать и не могла, только отирать лицо, да смачивать сухие потрескавшиеся губы – пить маркграф отказывался, кадет только в пустую потратила пару глотков по-настоящему драгоценной воды.

А дальше начался вполне реальный кошмар, в котором время, кажется, остановилось, а от всей вселенной осталась только круглая комната, освещенная тусклым пламечком масляной лампы. Жар не спадал, маркграф то метался, скидывая с себя простыню, то замирал так, что Леоре мерещилось, будто он дышать переставал. Редиш бредил, бормотал бессвязно, и Недил казалось, что она вот-вот свихнётся – так это было страшно. Ей хотелось генерала подушкой придавить, лишь бы замолчал, лишь бы перестал бормотать. И он замолкал – сам. Становилось ещё страшнее, и девушка с трудом сдерживала желание начать его трясти, тормошить, ударить, лишь бы понять, что он до сих пор жив.

Два раза простыня высыхала и дважды Леора её снова мочила, но толку от этого было немного. Разве только хоть примерно прикинуть, сколько времени прошло. Знать бы ещё, как быстро может просохнуть насквозь пропитанный вином лён на мечущемся в жару человеке. Наверное, быстро, за час, а то и меньше. Или наоборот, совсем не скоро? Ткань то плотная.

Но вот ведь подлое существо человек: как бы ни было страшно, как бы она не боялась, что сейчас, на следующий удар сердца Редиш дышать перестанет, усталость всё равно брала своё. Недил начала дремать, поминутно вскидываясь то от оглушающей тишины, то от бреда маркграфа. Потихоньку, на мягких лапах, подкрадывалось отупение вместе с равнодушием, полусон и реальность мешались, Леора уже плохо понимала, где кончается одно и начинается другое.

А за ними – дрёмой, отупением и равнодушием – страх только рос, ухмылялся безглазым черепом, прикрываясь ими, как ширмой.

– Ты здесь? – Голос Редиша окончательно сел, он даже не шептал, а сипел. – Ты здесь? Здесь? – Маркграф резко мотнул головой – в одну сторону, замер, потом в другую. Масляная лампа светила слабо, не столько освещая его лицо, сколько зачерняя тени под скулами, глазах и на щеках, делая генерала старше, измождённее. – Ты здесь?

– Здесь я, здесь, – кадет протёрла глаза, моргая, прогоняя муть. Знать бы, кого он зовет: бабушку, маму? Может, если поверит, что она рядом, легче станет? Хотя с таким же успехом он мог звать и самого Левого, с него станется. – Тише. Хочешь пить?

Редиш не ответил, хоть и затих. Недил нашарила тряпку, лежащую на коленях, смочила из бутылки, протёрла и без того мокрое лицо генерала. Жар пёк её ладонь даже через ткань. Кажется, температура поднялась ещё выше, хотя вроде бы и некуда.

Леора подняла флягу, потрясла возле уха, на слух пытаясь понять, сколько в ней осталось. Выходило чуть больше половины. Только вряд ли вода уймёт лихорадку лучше вина.

– Ты здесь, – снова забормотал маркграф, – знаю. Слушал, как ты спишь, ходишь. Дверь не закрывал. Представлял. Я знаю, знаю. Нос морщишь. Не можешь понять или не нравится ­– морщишь. И утром, когда просыпаешься, тоже. Щёку кусаешь, значит злишься. Волосы за ухо заправляешь, читать мешают. Книгу на коленях держишь, наклоняешься низко. Плохое зрение? Не спросил. Не спрошу. Нельзя!