Варька уже собиралась ложиться спать. Поселковый дизелист уже давно заглушил двигатель. Погас свет в Усолье. А Федька все сидит перед свечкой, уставясь в огонь:

— Не живое, а греет и радует… А родное все морду в сторону воротит. И почему так нескладно в жизни получается? — спросил сам себя.

— О чем это ты лопочешь? Иль забыл, что в жизни всегда все связано. Как аукается, так и откликается. Сетуй на себя…

Федька даже удивился, как много сказала ему Варька сейчас. Из нее за год, бывало, столько слов не выжмешь. Тут же — соизволила! Ответила! И не побоялась в морду получить! Осмелела баба! С чего бы это? Иль присмотрела кого себе из новых ссыльных. Хотя… Никого путевого средь них нет. Да и Варька — не шлюха. Смолоду за ней такого не водилось греха. Пусть не его, Федьки — Бога побоится. Но с чего осмелела? В мужика пальцем тычет, — серчал Горбатый. Но бить бабу, да еще среди ночи, не рисковал.

Варвара уже легла в постель. Отвернулась к стенке. Вот-вот уснет.

А мужику обидно стало. Другие бабы разве поворачиваются к мужу задом? Эта иначе и не умеет. С первого дня вот так. Ни разу не повернулась мордой. Не обняла, не прижалась к Федьке, никогда за все годы не поцеловала его. Колода, а не баба! Полено бессердечное! Оглянись на себя! А чего глядеть? У меня все на месте! — злится мужик. Он отвернулся от Варьки.

А ведь хотел поговорить с нею. Да куда там? Спит уже. До самого утра на другой бок не повернется…

Федька вскоре и сам уснул. А утром проснулся от крика жены, ее плача.

Младший сын — Никитка, лежал красный, как свекла. Все тело мальчишки горело жаром.

— Да проснись же ты! Никитка помирает. Не знаю, что с ним!

Федька быстро выскочил из постели. Оделся. Велел жене сына собрать.

И ухватив мальчишку на руки, заторопился в лодку. Варька бежала рядом, размазывала слезы по щекам.

Горбатый рысью проскочил пустой больничный двор. Заспанная нянька, открыв дверь, указала, где спит дежурный врач. Тот, услышав, откуда больного привезли, сразу потерял интерес к Никитке. Ответил жестко:

— Не мой участок. Идите к главврачу.

— Ты что, ополоумел? — заорал Горбатый. — Где я тебе главврача сыщу? Сын помирает! Помоги!

Но врач ушел из кабинета, даже не оглянувшись на мальчишку.

— Пить, — попросил Никитка.

В кабинете воды не было. Федька кинулся к нянечке. Та засуетилась, стала искать стакан иль кружку. Пока нашла, пока набрала воды, мальчишка стал задыхаться. Вода не проходила в горло. Мальчонка не сумел ее проглотить. Она стала колом.

Глаза Никитки лезли из орбит. Он силился продохнуть, лицо посинело.

Варвара звала на помощь врача. Но тот ушел не для того, чтобы вернуться.

Федька орал на весь больничный коридор. А когда вернулся в кабинет, сына уже не стало.

Горбатый стоял около кушетки, сняв перед Никиткой шапку.

Что толку в словах? Хоть весь свет выбрани, этим не вдохнуть жизнь в сына. Не вернуть ему звонкий смех…

Непривычно тихий, он смотрел в потолок остекленелыми глазами. Изо рта вытекла струйка воды. Язык вывалился, вспух.

— Варька, Варька, не вой. Поехали к себе, в Усолье, — взял тело Никитки на руки и вышел из кабинета Горбатый.

В Усолье никто не удивился случившемуся. Это был седьмой ребенок, который умер лишь потому, что не помогли ему выжить врачи, не стали спасать ссыльного…

Когда Никитку похоронили, Федьку вызвал из дома Гусев:

— Ты избу теперь освежи. Нехай бабы ее помоют. У Никитки корь была. Она — болезнь заразная. Чтоб других не задела. Берегись…

Федька мигом перевел домашних в землянку. На время. Сам, вместе с бабами, отмывал дом, носил воду. Но через два дня заболел Димка. Федька к Гусеву среди ночи прибежал. Заколотился в дверь отчаянно:

— Спаси! Христа ради! Умоляю!

Шаман выгнал всех из комнаты. Велел воды согреть, принести настой зверобоя, банку воска и теплый мед. Варька перед иконой упала. Молила Бога спасти сына. Уберечь от смерти.

Шаман не уходил от Димки ни на минуту. Федька робко заглядывал в комнату через приоткрытую дверь. Виктор, заметив его, головой качал. Поил мальчишку настоем зверобоя. Заставлял глотать мед. Шея Димки, обложенная воском, была обмотана шерстяным платком. Ступни ног растерты керосином и обуты в шерстяные носки.

— Пей, дружок, лечись. Тебе это шибко надо. Ты будешь свободным. Доживешь. Уедешь жить в большой город. Там много машин, ты станешь шофером. Вместо отца. Ему уже не повезет. Неграмотный. А ты выучишься. Может и не шофером — врачом станешь.

— Не хочу врачом. Они Никитку убили, — отвернулся Димка.

Шаман перевел разговор на море, обещал мальчишке взять его

в бригаду рыбаком. Тот слушал молча. Гусев заставлял его говорить, чутко прислушиваясь, не осип ли голос больше прежнего.

Температуру стал снимать лишь на третий день. А через неделю Димке стало легче, он вышел из кризиса и уже вставал с постели ненадолго. Но выходить во двор ему запретили. Федька, после смерти Никиты, резко сдал. Осунулся, поседел. Заметив эти изменения, подсел к нему как-то Шаман. Заговорил по душам:

— Твоего мальчонку с Божьей помощью спасти удалось. А вот своего — меньшего, я так и не сберег. Вроде лучше ему становилось. Успокоился. Спать начал без крику. Но кризис не перенес. Видать, ненормальность его не только от нервов была… И тоже — прогнали меня из больницы. Вместе с сыном. В тот самый день. Уж лучше б не возил. Только горя добавил. Может, от того и не выдержало сердце. Оно ведь — детское, малое. А горе им терпеть доводится большое. Не по силам дитю. Его и взрослому стерпеть легко ли?

— Мы бы ладно. Им вот ссылка за что? — поддакнул Федька.

— Мой, когда умирал, все плакал. Тихо, как старик. Шумнуть боялся что ли? А может, оттого, что в тишине ему легче было, — ответил сам себе Шаман и посоветовал:

— Ты Варьку береги. На нее нынче глянуть жуть одна. В щепку извелась баба.

— Теперь одыбается, Димку у смерти из зубов вырвали. Успокоится. Лишь бы других болезнь не подкосила.

— Она парно ходит. Но Димке простыть не дай. Нехай в доме побудет теперь. На море не пускай. Так оно спокойнее, — встал Шаман и пошел по улице. К себе в избу.

А Федька еще долго смотрел ему вслед.

— Странный мужик. Гнал меня из дома. А в беде — не бросил. Сам пришел. И одолел болезнь. Справился. Эх-х, и дурак же я! Не к врачам мне надо было с Никитой идти. К нему. Может и жил бы теперь, — сетовал Горбатый на собственную нерешительность.

Федька теперь стал внимательным к детям. Следил, чтоб не выскакивали во двор раздетыми. Чтоб не пили, холодную воду. Хотя понимал, от всего не уберечь, не углядеть.

Варвара, похоронив Никиту, сразу состарилась. У нее все летело, падало из рук. Она могла долго сидеть у печки, уставясь куда-то в угол, не видя, не слыша никого. Ее теперь часто можно было видеть на кладбище, на могиле Никиты. Баба сидела низко склонившись над холмиком, словно недосказанную сказку рассказывала, или недопетую песню пела. Мало их слышать довелось Никите. Все времени не было. Вот и просила прощения за опоздание. Да что им вернешь?