Такие вот вещи говорит Манфред Лорд, в камине потрескивают дрова, тускло поблескивают старые картины и громадный гобелен, а коньяк («Fine Napoleon 1911» прочел я на этикетке), серебряные подсвечники, Веренины украшения, громадные ковры, стенные панели из красного дерева — все они могли бы быть слушателями, если б могли. Вероятно, он прав — господин Манфред Лорд — в своих рассуждениях. Однако, если он прав, то люди, у которых нет «Fine Napoleon», серебряных подсвечников, дорогих украшений, ковров и вилл, почувствуют конец экономического чуда быстрее, чем он и ему подобные.

Эта мысль настолько беспокоит меня, что я поднимаюсь, чтобы на минуточку исчезнуть.

Верена собирается показать мне, где туалет, но ее улыбающийся муж уже встал (знает ли он что-нибудь, чувствует, подозревает?) и провожает меня через холл до нужной двери.

В туалете я вынимаю из кармана маленький бумажный сверточек, который мне, прощаясь, сунула в руку Эвелин. Это кусочек марципана, завернутый в клочок бумаги. Кусочек того марципана, что я ей подарил!

На бумажке написано кривыми, пляшущими буквами (Верена говорила мне, что Эвелин уже умеет писать): «Дорогой дядя Мансфельт. Пожалуйста, сделай то, что ты говорил. Помоги маме и мне. Это очень нужно. Твоя Эвелин».

Спустив марципан и бумажку в унитаз, я возвращаюсь в гостиную.

Здесь все по-прежнему. Манфред Лорд разглагольствует, остальные слушают. Он говорит о деньгах, но все его фразы двусмысленны. Он говорит:

— Вы должны остерегаться, Энрико. Очень остерегаться!

Еще он говорит:

— Ваш отец, Оливер, мой друг. Друзья моих друзей — и мои друзья. Вы хотите быть моим другом?

— Мой отец мне не друг, господин Лорд.

На это он снисходительно улыбается, подобно доктору Фраю, нашему учителю истории, когда ученик дал неверный ответ, и говорит:

— Разве мы не можем, несмотря на это, стать друзьями?

Я кручу в руке свой большой пузатый бокал с коньяком, понимая, что надо отвечать и как можно скорее, а он уже продолжает:

— Человеку нужны друзья, вы это со временем поймете. Итак? Согласны?

— Согласен, — говорю я.

А что мне оставалось — сказать ему «нет»?

«Помоги маме и мне. Это очень нужно…»

Манфред Лорд снова наполняет бокалы.

— За дружбу между всеми нами, — говорит он с сияющей улыбкой.

Мне нужно следить за собой, потому что коньяк уже сильно ударил мне в голову. Я не могу много пить. По-видимому, и Энрико Саббадини — тоже. Что с ним — этим пижончиком? А Манфред Лорд? Не задумал ли он споить нас? Видимо, да. Он хочет поглядеть, как мы себя поведем тогда, что станем делать и говорить.

Его улыбка. Его обаяние. Его превосходство…

— Еще коньячку, Оливер?

— Нет, я за рулем.

— Подумаешь, ехать-то всего ничего! — и он снова наполняет наши бокалы. Господин Саббадини уже наклюкался. — Энрико переночует у нас.

Удивительно держится Верена. Она пьет и пьет, а по ней ничего не заметно. Совершенно ничего! Это вроде бы опять говорит за то, что она была барменшей или чем-то в этом роде. Но она ей не была и быть не могла. Теперь я знаю ее достаточно долго, чтобы не только ощущать тайну ее жизни, но и быть уверенным, что эта тайна существует. Пусть у нее была сотня мужчин. Пусть хоть тысячу раз назовет себя шлюхой. Но эта женщина с ее вечным страхом перед нищетой равна своему мужу по происхождению. Нет, она даже выше его! Ее семья, видимо, была более знатной, чем его, потому что…

Но что это? Или я уже так пьян? А, может быть, я думал вслух? Конечно же, нет. Просто, видимо, Манфреда Лорда посетили те же мысли, что и меня, потому что он целует Верене руку и говорит:

— Ты давно уже не выглядела так чудесно, как сегодня вечером, дорогая…

10 часов.

11 часов.

Одиннадцать тридцать.

Все вокруг слегка вращается. Я к такому не привык. Энрико в разговоре постоянно повторяется, как все пьяные, не замечая этого. Он смешон. Когда он только наговорится? Нужно поскорее убираться отсюда! Достаточно еще одной рюмки, и я могу встать и заявить, что люблю Верену!

— Еще один, последний глоточек, дорогой Оливер?

Мы уже перешли на шампанское.

— Нет, нет, я…

— Да бросьте вы! Лео сварит нам крепкого кофе, и весь хмель как рукой снимет. Итак, за здоровье нашей чудесной, очаровательной хозяйки!

И мы пьем за Верену, которая и в самом деле необычайно хороша в этот вечер, а она улыбается, но при этом, как и всегда, ее черные, громадные глаза остаются серьезными.

Вдруг я чувствую ее руку в своей. В моей ладони остается маленькая беленькая пилюлька. Я глотаю ее со следующим глотком шампанского. Никто ничего не замечает. В тот же момент мне кажется, что за моими глазными яблоками взрывается атомная бомба. Потом мне становится невыносимо жарко, и я чувствую, как под крахмальной сорочкой по груди струится пот. Затем у меня начинается такое головокружение, что я боюсь выпасть из кресла. После чего чувствую, что протрезвел. Почти совсем протрезвел. Во всяком случае голова у меня теперь ясная.

В полночь появляется слуга Лео.

— Звонят из Рима, сударь.

Пятидесятилетний мужчина пружинисто вскакивает.

— Мой маклер! Он докладывает о сегодняшних приобретениях. Пойдемте со мной, Энрико. Лео, переключите телефон на библиотеку.

— Слушаюсь, милостивый государь.

Лорд снова целует Верене руку.

— Извини, дорогая, мы удалимся на пару минут. Оливер составит тебе компанию. — И обращаясь ко мне: — Сожалею, но, как говорится, дела идут не так, как раньше. Надо вертеться. Пошли, Энрико!

Тот следует за ним быстрым и достаточно твердым шагом. Буквально на глазах он почти что протрезвел. Ведь речь-то идет о деньгах!

Дверь за ними захлопывается.

Мы одни. Верена и я. Мы смотрим друга на друга.

— Спасибо тебе, Господи, — говорит она.

— За что?

— За то, что он оставил нас одних — по крайней мере на пару минут. — Верена сидит на диване у камина, а я в кресле. Она придвигается ко мне, и я снова чувствую запах ландышей, аромат ее кожи.

— Они могут вернуться в любой момент…

— Сейчас у них разговор об акциях. Обычно это надолго.

Ее глаза! Ее глаза! Никогда еще я не видал таких глаз. Она разговаривает со мной шепотом, ее лицо совсем рядом с моим, оба наших лица освещены мерцающим пламенем камина.

— Я с ним порвала.

— С кем?