было в крови. Пуля прошла через головку ребенка и застряла в груди матери. Майор Г. был абсолютно спокоен, неподвижен и трезв как стеклышко. Зато стоящий рядом лейтенант весь извивался и шипел:

— Ну, убей! Убей ее!

Этот лейтенант был совершенно пьян — серое лицо, синие губы, слезящиеся глаза, слюни изо рта. Так пьянеют алкоголики на последней стадии алкоголизма…

Лейтенант был пьян до изумления, но, как я понял, все же делал свое дело: подзуживал майора. Зачем? Я не знал. Может быть, у него была цель — устроить провокацию и слепить дело? Он ведь был из СМЕРШа! А пути и методы этой организации неисповедимы… Как бы то ни было, майор Г. все еще держал пистолет в руке.

Ничего не поняв и не обдумав, я неожиданно для себя влепил майору в ухо. Вероятно, мне показалось, что он впал в помутнение разума и мой удар должен был привести его в чувство…

Майор Г. спокойно положил пистолет в кобуру, а лейтенант поднял крик: „А-а-а! Ударил офицера!“ — орал он торжественно и радостно, словно только этого и ждал. Я понял, что попал в скверную историю. Ударить офицера — невероятное событие. Никому не интересно, что я сделал это из добрых побуждений. В 1941–1942 годах меня бы без церемоний поставили к стенке. Сейчас же в лучшем случае можно было надеяться на штрафную роту…

Меня заперли в сыром подвале и продержали там ночь и день. К вечеру позвали куда-то. На допрос, — решил я. Только бы не лупили! Однако опять счастье улыбнулось мне. Начальник из СМЕРШа долго разглядывал меня, а потом сказал:

— Иди, давай, да в следующий раз не валяй дурака. Да помалкивай, помалкивай!

Мне отдали ремень, погоны и все на этом кончилось. Потом уже, сопоставляя обстоятельства, я понял, что начальство не радо было происшедшему.

Лейтенант, по-видимому, занимался самодеятельностью и перестарался. Назревал скандал. Майор Г. был образцовым офицером, я был ветераном дивизии, да еще только что получившим орден. Дело решили замять, будто ничего не произошло…

Быть может, майор Г. насмотрелся на жестокость немцев? Как и все мы, он видел огромную братскую могилу с убитыми пленными русскими, которую мы обнаружили в Вороново. Он видел трупы наших детей, замученных и сожженных…

Возможно, все это ожесточило майора, и он решил мстить. К тому же маленький сын немки через двадцать лет стал бы солдатом и опять пошел войной на нас…»

* * *

«…основательно постарался Эренбург, чьи трескучие, хлесткие статьи все читали: „Папа, убей немца!“. И получился нацизм наоборот…»

* * *

Сражавшиеся на фронте советские бойцы получали перед вступлением на немецкую территорию такие листовки с текстом известного пропагандиста Ильи Эренбурга: «Убивайте, убивайте! Нет такого, в чем немцы не были бы не виновны — и живые, и еще не родившиеся! Следуйте указанию товарища Сталина — раздавите фашистского зверя насмерть в его собственной берлоге. Сбейте расовую спесь с германских женщин. Берите их, как законную добычу!».

6. Мне было мучительно стыдно!

Мой средний брат Валерий в июне 1971 года окончил Трубчевское педучилище, в августе месяце этого же года стал работать учителем физкультуры в Тарасовской восьмилетней школе. Вскоре (3 ноября) был призван на службу в ряды Советской Армии. Я в это время училась на первом курсе Трубчевского педучилища, но на проводы брата меня отпустили.

Служба Валерия проходила в танковых войсках на территории ГДР (Германской Демократической Республики), конкретнее — в городе Потсдаме, это недалеко от берлинской стены, которая разделила Германию на ФРГ и ГДР после победы над гитлеровской Германией. Служба в Германии была высокой честью для советского солдата.

Я неплохо владела немецким языком, поэтому брат в каждом письме просил сделать перевод фраз и предложений.

Валера был одарённым человеком: преуспевал по физике и математике, прекрасно танцевал, играл в театре художественной самодеятельности. В армии нашлось применение этим способностям, о чём свидетельствуют фотографии.

На фотографиях Валера запечатлён с немецкими друзьями, чаще с девушками.

Случайностей в жизни не бывает. Он больше всех просиживал с отцом, вытягивая из него рассказы о войне. Будучи директором Стародуб-ского интерната, Валерий каждый год посещал Германию. Там он познакомился с хорошими людьми, которые оказывали помощь обездоленным детям. Каждый год поступала гуманитарная помощь от замечательного немецкого спонсора Харальда. После смерти брата он продолжает своё дело, регулярно приезжая в Стародуб. Дружеские отношения с ним от Валерия передались мне.

* * *

Возвратился со службы Валерий через два года. В подарок привёз мне ткань, такой в наших магазинах в ту пору не было.

Однажды вечером он разоткровенничался: много говорил о честности немцев, говорил о том, что воровства в Германии нет ещё со средних веков. Привёл пример о забытом велосипеде на остановке, который никто не возьмёт, может отправить только в полицию.

— Вечера в нашем гарнизоне устраивались не так уж и редко. Я всегда принимал самое активное участие в них. После концерта всегда устраивались танцы. Приглашалась немецкая молодёжь, чаще приходили девушки 16–17 лет. Бывали и ребята. Там я и познакомился с Эльзой и её подругой Анной. Вообще, девушки чаще приходили к нам в часть, чем немецкие ребята.

Эльза хорошо владела русским языком, объяснила это уроками дедушки Отто, который в войну был переводчиком. Как-то она пригласила меня домой. Дождавшись увольнения, я пришёл на остановку, где меня уже поджидала Эльза. До её дома мы добрались за каких-то пятнадцать минут.

Не могу судить обо всех немцах, но семья Эльзы оказалась гостеприимной. Не было того обилия, вернее, объёма блюд, которое обычно присутствует на наших столах. Зато большее разнообразие. Это понятно, потому что там живут в достатке. Это у нас объёмы: винегрета целая бадья, картошки миска огромная, холодец — вот и весь основной набор. Добавить можно селёдку и рыбу, если позволяет семейный бюджет.

Отец Эльзы Ганс работал инженером, мама Кэти занималась