— Да, товарищ сержант.

— Да, товарищ сержант.

— Отрежьте ему челюсть и язык, — небрежно сказал Визен. — Этих — берите, но чтобы не до смерти.

— Держитесь! Держитесь! Держитесь! — выкрикивал О'Салливан, вертя головой, вырывая ее из рук бросившихся на него махди. Потом сразу, резко замолк, и Джек увидел его лицо… Он отвернулся. И вжался в сухую глину крыши. И лежал так, пока не услышал растерянный голос кого-то из бандитов:

— Околела, господин…

И — выстрел. Джек вскинул голову, как раз когда Визен выстрелил в неудачливого насильника еще раз — раненный в живот махди корчился рядом с почерневшей девушкой, чьи волосы рассыпались в пыли, — с Хуанитой, семнадцатилетней испанкой из окрестностей еще не ожившей Барселоны. Подходивший к Тиму испуганно отскочил, державшие мальчишку тоже прыснули в разные стороны, смешиваясь с толпой.

Тим казался мертвым. Он тоже был черным от побоев и тоже в крови. Капитан обвел махди бешеным взглядом… но Тим медленно подтянул под себя руки и приподнялся. Голова не держалась — падал. И ноги его не держали тоже, казалось, у Тима перебит хребет.

— Вот. — Визен подошел и, толкнув мальчишку носком ботинка, легко опрокинул его на спину. — Вот и конец твоего похода, светоносец… Зовите Служителей!

Сперва Джек не понял, что происходит. Толпа перед входом в храм раздалась. «Синие береты» тоже отошли в сторону. Тим слабо шевелился в центре пустой площади…

Англичанин вздрогнул, когда услышал ритмичные, странные звуки, похожие на какую-то детскую песенку, которые маленькие дети экспромтом сочиняют во время игры, не выражающую ничего, кроме настроения:

— Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!

Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!

Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!

Бум-бала, бум-бала, хэй!

Бум-бала, бум-бала, хэй!

Бум-бала, бум-бала, хэй!

Ритм странной речевки убыстрялся, махди начали раскачиваться в такт. Рев десятков глоток становился уже непереносимым, гипнотизирующим… а потом оборвался, и Джек вздрогнул.

На пороге храма Ала Шамзи, в распахнутой пасти тьмы, стояли трое жрецов. В черных одеяниях, с бородами, падающими на живот и выкрашенными алым, они держали в руках длинные ножи. Жрецы синхронно шагнули вперед, и, казалось, за ними из ворот потекла Тьма. Один направился к Тиму, двое других разошлись, медленно обходя площадь.

— Нет, нет… — тихо прошептал Джек.

Такого просто не могло быть. Все произошедшее еще как-то укладывалось в рамки военных зверств, о которых он много слышал еще ребенком. Но то, что сейчас происходило, отдавало накатывающимся из прошлого кромешным ужасом. Ужас залил площадь, поглотил махди и ласкал сапоги Визена, замершего с жутким оскалом на лице. Ужас поднялся в небо и слился с неподвижной давящей плитой из туч, пропитал их. Ужас черными ручьями тек в улицы, колыхался у стен домов, поднимаясь все выше, затапливал Ма-Адир.

— Нет… — Джек судорожно стиснул молоточек Тунора, невесть как попавший ему под руку…

Жрецы сошлись около Тима. Джек, раня ладонь молоточком, стал смотреть в небо. Солнце снова скрылось за тучами, неподвижными, жуткими, низкими, иссиня-черными, беременными чем-то страшным и безмолвными… Послышался странный, идущий словно бы ниоткуда голос. В длинных перекатывающихся и шипящих звуках не было слов, только возникало иногда распевное, монотонное: «Ала-а — Шамзи-и…» — и воздух темнел, становился вязким и непрозрачным, им нельзя было дышать.

Тим закричал. Он не просил пощады, он не говорил вообще ничего — он просто кричал.

Джек хотел зажать уши руками, закрыть глаза, но не мог, словно у него, как у О'Салливана, были срезаны веки и связаны руки. Он мог только смотреть в небо и всею душой желать Тиму одного — умереть.

Крик оборвался очень нескоро. И послышался странный мокрый треск, заставивший Джека все-таки посмотреть на площадь.

Вырвав из окровавленного куска мяса сердце, жрец начал выжимать кровь из него себе в рот под заунывный вой двух своих собратьев и пение толпы.

Отбросив сердце и тремя мощными отработанными ударами отделив голову от туловища, жрец накинул на плечи снятую с Тима кожу, взял в левую руку его голову и удалился в храм под пение махди. Следом ушли и двое других.

Махди словно бы ждали этого. Они набросились на останки убитых. Джек видел, как они полосуют, отталкивая друг друга, трупы, тут же пожирая сырое мясо…

…Тимоти Воган, Канада, пятнадцать лет, пулеметчик первого ударного отделения пятого штурмового взвода роты «Волгоград» десятой сводной дивизии — ученик школы, бежавший из родного города, чтобы сражаться со Злом, — погиб. Принял на Великой Войне Человечества воистину мученическую смерть от рук нелюдей… Он был героем не более других. Он почти ничего не видел в жизни. Он… он был просто мальчишка. Не хуже, не лучше остальных. Таких можно встретить везде, на фронтах всех континентов, они говорят на разных языках и лишь смущенно усмехаются и пожимают плечами, когда их спрашивают, за что они воюют.

Но они отлично знают — за что.

И — против чего.

О'Салливана Визен убил сам. Без особых затей — просто воткнул ему в грудь заточенный кол. Потом капитан увел своих из деревни.

Джек перевалился на спину и, раскинув крестом руки, закрыл глаза.

Вертолеты появились над деревней через одиннадцать минут.

Джек ничего не скрывал. Он рассказал все и обо всем. Он солгал лишь в одном: когда капитан Мажняк спросил, виновен ли, по мнению Брейди, сержант О'Салливан в гибели отделения, Джек сказал: «Нет». И, потеряв сознание в очередной раз, поехал в бреду в дивизионный госпиталь.

Осколочные ранения от плохо сделанной гранаты хоть и были страшными на вид и обильно кровоточили, но не задели кость. Состояние юноши было осложнено очень сильным стрессом. Полукоматозный бред с видениями быстро добивал то, что осталось от здравого рассудка Джека.

К счастью, в госпитале он оказался в руках врачей из РА. Используя технологии, которые врачи постепенно вымирающей «старой школы» неодобрительно-завистливо называли «шаманскими», они спасли раненого. Днем на одиннадцатые сутки Джек пришел в себя окончательно.

Раны успели зажить почти полностью, и физически юноша был практически здоров. Он просто-напросто не видел никакого смысла в дальнейшей жизни. Он был виновен. Дальнейшая жизнь казалась настолько страшной, что продолжать ее было нелепо, неразумно и сверх меры тяжко.

Джек не поверил, когда ему сказали: ребята из роты и Стелла дежурили, сменяясь, у его постели, а сейчас не появляются только потому, что врачи прописали полный покой.

Это было правдой. Но Джек не поверил. Ребята, которых он считал друзьями, ничего общего с ним не могли иметь. Он был трусом. И предателем. Зато он помнил, как к нему приходил Тим. Держа в освежеванных руках отрезанную голову, он спрашивал, и губы головы шевелились: «Почему ты не убил нас, пока мог? Почему ты не помог нам, Джек?»