Домициан провел пальцем по моей шее. В его глазах я не заметила никаких чувств, лишь пустой равнодушный взгляд.

— Между прочим, я обожаю разные игры. Я играю в них со своими слугами, сенаторами, стражей. Как просто внушить им страх перед собой! Даже собственная жена боится меня под этой застывшей мраморной маской, которую она носит на лице. Лишь ты одна не боишься меня. Ты и еще кое-кто. Кстати, знаешь, кто это? Это даже не человек. Обыкновенный раб, такое же животное, как и ты. Гладиатор, тот самый, которого называют Варваром. Он никак не может быть богом, что бы о нем ни говорили. Просто варвар. Но и он не боится меня. И главное, он всегда остается жив — что бы ни случилось. Стоит на самом краю и смотрит, смотрит на меня. Но ничего, мы что-нибудь придумаем. Ты увидишь его, когда мы вернемся в Рим, и в самых первых играх сезона, в общем, ему осталось совсем немного. В Риме есть лишь один господин и бог. И одна богиня. Против этого, Афина, я возражать не стану.

Затем была новая боль, боль, которую я почти не замечала, потому что кузнец отступил назад, а серебро постепенно остыло. Остыло, превратившись в сплошное кольцо вокруг моей шеи, которое мне уже никогда, никогда не снять.

— Значит, это будет семейное шествие, — убитым голосом произнесла Флавия. — Что в свою очередь означает триумфы, лепестки роз, фанфары и эти отвратительные игры. Я получила личный приказ императора вернуться в город, — добавила она, заметив в моих глазах непонимание. — Причем всей семьей — я, супруг, дети. Мой дядя считает, что народу не помешает очередное грандиозное зрелище. Возможно, люди слишком громко роптали при последнем сборе налогов.

— Но ведь Павлин говорит, что народ его любит.

— Армия. Для нее Домициан действительно бог. Но римский плебс предпочитает небольшие налоги и гонки на колесницах. Так что если поднимаешь налоги, приходится разориться и на другое. Например, на грандиозные празднества, — Флавия криво улыбнулась. — Я всего лишь наивная христианка, моя дорогая, однако мне не нужно объяснять, как хорошо срабатывают такие вещи.

Я тоже уже научилась многое понимать.

— Мальчики, разумеется, будут в полном восторге, — продолжала тем временем Флавия. — Боюсь сказать, но они просто обожают Колизей. Возможно, я оставлю их с отцом, а сама, прежде чем начнет литься кровь, скажусь больной, мол, разболелась голова. Мы с Юлией всегда так поступали. Знала бы ты, как мне не хватает ее! — Флавия грустно вздохнула. Однако затем вновь подняла на меня глаза, и лицо ее озарилось улыбкой. — Тебя мне тоже будет не хватать. Афина. Как славно мы проводили с тобой время за разговорами!

— Почему ты не называешь меня просто Тея? — Моя рука машинально прикоснулась к черному камню — глазу Домициана, что теперь покоился во впадине между ключиц. — Между прочим, я тоже еду в Рим.

И я тоже увижу игры.

В подвале под Колизеем Арий уже слышал гул толпы.

— Какие мы сегодня храбрые, — заметил Геркулес. Хромоногая собачонка мирно посапывала, свернувшись калачиком на плаще Ария.

Арий неспешно разделся и занялся приготовлениями. Синяя юбка, наголенники, кольчужный рукав на боевую руку, украшенный гравировками, которые, по словам богатых поклонников, были ни чем иным, как варварскими символами. Во время этих ставших привычными действий в нем просыпался и расправлял крылья демон. Нет, он уже не пытался сорваться с привязи, как в старые дни, однако по-прежнему с интересом озирался по сторонам. Арий потянулся за мечом. Его верный красавец-меч, со специальной рукояткой для левой руки, был выкован специально для него. Быть лучшим имеет свои неоспоримые преимущества.

— Пора, — сказал Геркулес и тоже потянулся за мечом — миниатюрной копией того, что был в руках Ария.

Крики толпы сделались громче. Друзья шагали по тускло освещенным коридорам, и им на голову с потолка осыпалась пыль. Галлий преградил им путь рядом с клетками обреченных на смерть христиан.

— Как я рад, что поймал вас! Удачи вам сегодня, удачи! Надеюсь, вы знаете, мои дорогие друзья, что вам предстоит сегодня два боя. Довожу это до вашего сведения на всякий случай. Вдруг последуют какие-нибудь другие неожиданности, чтобы вы не слишком им удивлялись, — с этими словами Галлий похлопал Геркулеса по маленькой голове, провел ладонью по обнаженной руке Ария и, подмигнув, скрылся.

Геркулес посмотрел ему вслед.

— Мне только кажется, или у этого ублюдка действительно что-то на уме?

— Тебе только кажется. — Вновь услышав гром аплодисментов, Арий посмотрел вверх. В клетке за его спиной христиане стенали и осеняли себя крестными знамениями.

— Сегодня, — подумал он, — важный для меня день.

Хотя и сам не знал, почему.

Грандиозное шествие. Впрочем, каким еще ему быть? Я передвигалась в паланкине в самом его конце, но в щелочку между черными шелковыми занавесками мне хорошо было видно самое начало процессии.

Лепестки роз, развевающиеся знамена, трубачи — кстати, последних было совсем не много, поскольку мы праздновали не военный триумф, а просто праздник Вольтурналий. Впереди, шеренга за шеренгой, гордо вышагивали преторианцы в красно-золотом облачении. Павлин, только что вернувшийся из Германии, гордо восседал на вороном жеребце, сопровождаемый ликующими возгласами толпы. Флавия и ее супруг в носилках, улыбающиеся и кивающие головами, как могут улыбаться и кивать головой лишь только члены правящего семейства. Сам император Домициан на золотой колеснице, а справа и слева от него сыновья Флавии. Младший того же возраста, что и Викс. За ним двигалась я, в серебряных носилках, отгороженная от взглядов зевак шелковыми занавесками. Впрочем, ветер то и дело играл легким шелком, и любопытные могли заметить пурпурное шелковое одеяние, блеск серебра и аметистов, голую белую лодыжку на черной бархатной подушке.

Голова раскалывалась от боли.

У меня перед глазами стоял Ларций — таким, каким я видела его в последний раз. Его нежный, прощальный поцелуй, перед тем как мне отправиться в Тиволи. Мне и в голову не могло прийти, что император прихлопнет его, словно муху, чтобы полностью завладеть мною. Зачем? Ведь в этом не было ровно никакой необходимости. Что мешало ему просто выкупить меня? Но такой человек, как Домициан, предпочитал не покупать, а убивать. Я написала еще одному претору в Брундизий, который также был поклонником моего пения, умоляя его сообщить мне подробности смерти Ларция, однако получила в ответ краткое, сухое послание. Ларция обвинили в измене, над ним состоялся «суд», однако, как и сказал Домициан, ему было разрешено совершить самоубийство. Перед этим «изменник» устроил пир для тех своих друзей, что не побоялись запятнать себя дружбой с ним, но на самом деле это скорее было прощание с музыкантами. Я легко могла представить себе Ларция на почетном месте вместе с Пенелопой, как они слушают пение хора мальчиков, игру лютнистов, как певцы в последний раз демонстрируют ему свое искусство. Он, наверняка, по достоинству оценил мастерство каждого из них, как произнес прощальные теплые слова, раздал несколько монет и, возможно, сделал несколько критических замечаний. И хотя и музыканты, и певцы в этот вечер старались из всех сил, стоя за занавесом, они, скорее всего, обливались горькими слезами. Затем он удалился к себе в опочивальню, где лег в наполненную благовониями ванну, и вскрыл себе вены.