И без материнских внушений Итару чувствовал неизбежность «черты». В соответствии с новыми веяниями, Мисудзу была полна решимости окончательно порвать с жизнью «до» и устремиться к жизни «после». Увидев, что она безжалостно остригла свои длинные волосы, Итару понял, что пришла пора заручиться ее согласием. Он был уверен, что поступит наилучшим образом, если станет жить с ней, но все еще закрадывалось одно сомнение. Сомнение было вызвано ее предсмертным письмом.

«Как супруги, мы смогли найти лишь одно-единственное связующее нас звено в пучине меланхолии».

Прочитав эту фразу, он подумал, что, зажив как муж и жена, они оба будут обречены на мучительное существование, из которого нет спасения. Разумеется, она изменилась. В ее поведении появилась невиданная прежде живость, она с нескрываемой радостью ждала его прихода. «Когда ты входишь, дом озаряется утренним солнцем», – порой говорила она, но на улыбающемся лице отчетливо читалась тревога, что если Мицуру вернется, с ним вернется и прежняя жизнь. Чтобы разорвать связь между Мисудзу и Мицуру, необходимо раздобыть свидетельство того, что этого не произойдет.

Итару всячески пробовал связаться с кораблем, на котором должен был плыть Мицуру. Телефон действовал, но дозвониться до Мицуру не удалось. Он послал аж три письма – ответа не было. Он запросил корабельную компанию, но там ему заявили, что письма должны были обязательно передать в руки адресату. Корабль уже завершил круиз по морям, омывающим Японию, прибыл в Токио и тотчас направился в сторону Австралии. Итару обратился с просьбой проверить списки пассажиров, и ему сообщили, что Мицуру с корабля не сходил. Как-то не верилось, что он на протяжении почти двух месяцев продолжал плаванье. Во-первых, откуда у него деньги? Поскольку его кредитные карточки заблокированы, можно было предположить, что как только у него кончатся деньги, связь с загадочной дикаркой прервется и он волей-неволей вернется домой. Здесь его дожидалось заявление на развод и оповещение о разрыве родственных связей с братом. Тем самым он изгнан из рода Ямана и впредь сможет жить один как ему заблагорассудится, осужденный на «наказание свободой». Сразу после того, как он, в надежде начать новую жизнь, убежал на корабле, времена существенно изменились, отныне ему придется считаться с реальностью, возобладавшей на суше.

На третий месяц после бегства брата Итару решил, что необходимо, по крайней мере, сделать так, чтобы его связь с Мисудзу стала свершившимся фактом, и пригласил ее на ужин в один из центральных токийских отелей. Он и прежде ходил с ней на концерты, сопровождал ее в походах по магазинам, но оба остерегались ненароком переступить черту. Однако этим вечером Итару пошел на умышленное преступление. Выпив вина для храбрости, он положил перед Мисудзу ключ от забронированного номера. Она быстро сунула ключ в сумочку и, искоса глянув на Итару, встала из-за стола.

Так же, как в ночь неудавшегося самоубийства, дверь в номер осталась не заперта. Мисудзу сидела на кровати и не произнесла ни слова, точно пользуясь правом подсудимого хранить молчание. Итару присел рядом и присоединился к ее безмолвию. Наконец он погасил свет, и номером завладели шум кондиционера, тиканье часов и – через какое-то время – хлюпанье слипшихся слизистых оболочек.

С тех пор, посещая дом на обрыве, Итару завел привычку непременно пользоваться душем. Случалось, он принимал ванну вместе с Мисудзу и тогда неизбежно вспоминал то, как в роковую ночь выводил ее из глубокого сна. От той, что была в ту ночь, уже ничего не осталось. Вместо женщины, измученной меланхолией и несчастным браком, была новая Мисудзу, округлившаяся и порозовевшая. Каждый раз, когда она принимала в себя Итару, из нее выходил яд Мицуру. Вскоре уже не осталось причин терзаться по поводу фразы, написанной в предсмертном письме.

Однажды Мисудзу заговорила о том, что хотела бы переселиться в какой-нибудь другой район.

– Пока я живу в этом доме на обрыве, не могу отделаться от чувства, что привязана к прошлому. Этот дом буквально висит в пустоте. Если, положим, завтра этот человек вернется, мне будет нелегко найти слова в свое оправдание. Ведь этот дом принадлежит ему. Честно говоря, я была бы рада, если б его разрушило землетрясением. Тогда у него не осталось бы места, куда он может вернуться. И мне пришлось бы волей-неволей куда-нибудь переехать. Но не ждать же, в самом деле, когда произойдет землетрясение! Я должна сама отсюда уехать. Оставшись жить в этом доме, я словно бы жду его возвращения. Соседи, разумеется, уже заметили его долгое отсутствие и догадываются, что я живу одна. Не знаю, о чем они думают, замечая твои визиты. Для меня наши отношения вовсе не какая-то там забавная интрижка. Я тебя по-настоящему полюбила. Ты заставил меня проснуться, когда я уже погружалась в вечный сон, и ты вернул мне жизненные силы. Без тебя не было бы сегодня той, которая тебе это говорит. Умоляю, не покидай меня. Я уже не та, что прежде. Любовь к тебе стала моей жизнью. Я не буду тебя ничем обременять. Клянусь. Поэтому, пожалуйста, увези меня куда-нибудь подальше.

Через полгода после бегства брата Итару вместе с Мисудзу поселился в квартире, расположенной в десяти минутах ходьбы от его родного дома. Мать, выписавшаяся к тому времени из больницы, вынуждена была жить в одиночестве, но договорились, что Итару или Мисудзу станут навещать ее не реже двух раз в неделю. Дом на обрыве опустел, дожидаясь возвращения блудного Мицуру. Итару написал письмо с кратким уведомлением о произошедшем в его отсутствие и послал на адрес «Мироку-мару», курсирующей где-то в морях Азии. В тот же конверт он вложил подписанное Мисудзу заявление на развод и записку, объявляющую о ее решении. Трудно было поверить, что вот уже полгода Мицуру продолжает оставаться на корабле. Вряд ли он стал моряком, скорее всего, осел где-то на берегу. Молясь о том, чтобы как можно быстрее пришло письмо, в котором Мицуру собственноручно признал бы свершившийся факт, Итару вступил в совместную жизнь с Мисудзу.

Через два месяца в пустой дом на обрыве пришло письмо. Объемистое послание, нацарапанное карандашом на плохой бумаге. На конверте стоял штемпель Владивостока и талон о необходимости доплатить за пересылку. Конверт был испачкан, углы помяты, все говорило о том, что письму пришлось проделать тернистый путь. Адресатом значилась Мисудзу Ямана, отправителем – Мицуру. Увы, это письмо, просунутое под дверь, долгое время не попадалось никому на глаза. Прошло еще два месяца, прежде чем Мисудзу его прочла. К тому времени все уже свыклись с жизнью «после». Большое землетрясение и газовая атака террористов быстро забылись, и люди вновь самозабвенно предавались изысканному времяпрепровождению, напоминающему жизнь «до».

Мисудзу,

Извини, что опоздал с ответом на ваши с Итару письма. Некоторое время я был лишен всякой возможности ответить вам. Сейчас у меня наконец появилось время задуматься о будущем, поэтому решил вам написать. Я слышал о разрушительном землетрясении и бессмысленной газовой атаке в метро, поэтому рад был узнать, что вы живы-здоровы. Прежде всего выскажусь о том, что тебя более всего волнует.

Думаю, тебе не в чем оправдываться. Я действительно заслужил «наказания свободой». Нет лучшего шага, как развод, чтобы каждый из нас решил для себя, как дальше жить. Твои чувства к Итару также вполне объяснимы. Разумеется, я не таю на него ни малейшей обиды. Скорее я ему благодарен. Ведь, по сути, я довел тебя до самоубийства, а он спас тебе жизнь. То, что вы полюбили друг друга, неизбежно. Без всякой иронии, желаю вам жить дружно и счастливо. Я продолжаю странное плаванье, из которого невозможно вернуться, плаванье, низводящее все глубже в пучину унижений, когда раскаяние уже бессмысленно. Кажется, что дни, прожитые в нашем доме, были давным-давно. Тот, кто жил с тобой, мое прежнее «я», уже не имеет ничего общего со мной нынешним. Хотел бы рассказать тебе обо всем, что со мной произошло, вот только не знаю, с чего начать. Я обманулся в своих ожиданиях, все случилось ровно наоборот тому, о чем я мечтал. Мне надоело проклинать свою судьбу. Я даже не пытаюсь вспомнить, в какой момент шестеренки, обезумев, пустились вращаться вразнос. Начало положила известная тебе женщина, но теперь я поставлен в такие условия, что если пойду против нее, то только нанесу вред себе. Обвиненный в преступлениях, которых не совершал, я был какое-то время заперт в темном трюме, потом в машинном отделении с его жарой в сорок градусов и шумом в девяносто пять децибелов, а сейчас приютился в туалете.