В сердце многократного додекаэдра находилось таинственное сплетение молекул, настолько тесное, что непросто было различить в нем отдельные электронные облака.

= Каждый императорский нанобот контролируется непосредственно с Плато. Манифестации инфа – это отражения программ NSCC. Меняется карта NSCC – меняются связи и структура 3D-инфа. Понимаешь ли теперь, что такое то черное нано?

= Хакнутый инф.

= Да.

Фоэбэ закрылу визуализацию и вернулу старые адресации манифестации.

Прим Замойского опустил руку с тросточкой. Заморгал от июльского солнца, взглянул на негритянку, огонь, струны. Снова поднял руку. Жилы под ударом резонировали. Первертированная имперская. Кто-то вошел на ее Поля.

Весь Фарстон был объят протоколом Первой Традиции. Содержится ли в нем трех-с-половиной-метровая женщина с огнем на черепе? Из машинной ошибки и машинной сверхкорректности рождаются наибольшие абсурды.

Адам снова запустил запись. Чернокожую мортоманифестацию потянуло назад, фоэбэ и стахс отступили. Шло все со скоростью один к одному, и конец (то есть начало) разыгрался молниеносно. В двух метрах перед Оком Ночи негритянка распалась. Сперва угасло пламя на ее черепе – словно закрутили ацетиленовую горелку. Потом – щелк-щелк-щелк; три моргания глазом – она сложилась в себя, как органическое оригами. Двукратно, четырехкратно, восьмикратно – назад, по черным линиям беззакония – 64-кратно, 128-кратно… засосало ее Око Ночи.

Теперь еще секунда, полторы – закрылось и оно, уходя от света к своим невидимым доменам.

– Миг для энтропии, – пробормотал Адам.

Поворот и —

Симуляция прыгнула вперед.

Снова (кажется, уже в четвертый раз) он увидел последовательность событий. В пропитанном солнечным светом воздухе взорвалась граната темноты, сквозь выбитую дыру проглянуло Око, черный клубень, карман ночи. Все быстрее пульсируя, выбросило из себя в сияние дня зародыш убийцы. Тот, едва выпав на свет, начал с ужасающей скоростью развертываться до полной манифестации.

Замойский запустил рестарт и просмотрел это снова, теперь без визуализации инфовых микроструктур.

Негритянка взорвалась ex nihilo, просто из воздуха. Может лишь доля секунды раньше – отпечаток движения, слишком резкого, чтобы оно отобразилось в зрачках… Но если кто-то знает, чего именно ожидать, то заметит френетическую пляску тесно сплетенных рук, ног, ребер, кожи, внутренних органов, ничем, однако, не напоминающих фрагменты человеческой анатомии. Словно анатомический атлас рисовали кубисты…

– Хватит, – прошептал он. – Я должен подумать, – а по воле рандомизатора издевательски при этом улыбнулся.

Георг перепроцессировалу это как-то по-своему, поскольку сразу же выскочилу с предложением:

– Если у тебя нет других обязательств, стахс, приглашаю тебя в «Три Короны».

= «Три Короны», инфо.

= Частный стахсово-фоэбэвый клуб, Лондон, под протоколами Ортодоксии. Правила? История? Члены? Другие подробности?

– Благодарю.

П.Г. переслалу ему на Поля буферные адреса и крипто для доступа. Замойский рефлекторно разгладил китайский кафтан и переадресовался.

Они стояли на ступенях кирпичного дома в старой части Лондона. Постконденсатный вихрь воздуха уже замедлялся, медленно опадали пыль и листья. Манифестация Георгу как раз поднимала руку, чтобы постучать; манифестация была та же самая (идентичная), как и в Фарстоне. Да и Замойский не изменился: Да_Винчи_VII, Князь Востока – теперь это уже жесткий дефолт.

Прежде чем он вошел, еще раз оглянулся на улицу, на перекресток. Пара подростков кричала друг на друга с противоположных тротуаров. Проехала машина (серебристый «мерседес»). Старик читал на ходу газету, ветер вырывал ее и мял. Из-за угла выскочила собака, обнюхала ботинок мужчины, боднула лбом его ногу – человек, не глядя, потянулся вниз и погладил дворнягу.

Это что, вторичные манифестации? Адам был уверен, что нет. Он видит настоящих, биологических людей, настоящую собаку, автомобиль, отравляющий воздух, – XX век в веке XXIX.

Замойский и Макферсон вошли в «Три Короны».

Это не был «Клуб Диоген» Майкрофта Холмса, но, тем не менее, никто не повышал голос над уровнем ленивой беседы, да и женщин Адам заметил не слишком много. Вся мебель выполнена из темного дерева, оно же покрывало стены, бордовые ковры выстилали паркет, приглушая звуки шагов… Тишина обладала глубиной и фактурой арабского гобелена.

Инсталлированные в панели керосиновые лампы истекали медно-бронзовым, тяжелым светом. Как же свет может быть тяжелым? Да именно так: покрывая каждую поверхность ощутимым, шершавым слоем янтарной крошки. Даже люди под прикосновением такого света двигались медленнее и плавнее; время с трудом продиралось между мгновениями.

Хозяин клуба (бородатый господин в костюме-тройке) после короткой куртуазной беседы посадил их в углу третьего салона, тут было еще темнее.

Замойский присматривался к уходящему. Наноманция? Биологическая пустышка? Ведь наверняка не OVR.

Спросил Патрика устами анимы.

= А ты видел барельеф над дверью? = ответилу ону вопросом.

= Нет. Какой барельеф?

= Набросок Да Винчи, человек, вписанный в квадрат. Покажу тебе после. Это обряд Первой Традиции. Ортодоксия Цивилизации HS.

= Ах. Понимаю.

Но они-то двое присутствовали лишь наноматическими манифестациями. Замойский жалел, что не может почувствовать настоящего запаха этого места.

Лакей принес алкоголь.

П.Г. извинилусь и вышлу в зал рядом. Замойский уселся свободнее. Понимал, что Патрик отошлу, поскольку Адам произнес свое «Я должен подумать» вслух – а «Три Короны» представляли собой идеальное место для спокойной рефлексии.

И понимал еще вот что: теперь – на этом отрезке Кривой – переадресация в произвольное место Цивилизации (на Земле, в Солнечной системе, в другом Порту, в другой инклюзии, в плато-конструкциях AR) всегда проблема лишь нескольких недолгих к-секунд – времени, необходимого для полной конфигурации манифестации, зависящего от первоначальной густоты инфа в конечной точке. Потому перескакивание по мимолетному капризу в желаемый пейзаж, под отвечающие напряжению момента экзотические небеса, под звезды с сиянием настолько же резким и горячим, как идущий разговор – все это было совершенно рационально. Да что там! Адам уже начинал инстинктивно понимать естественность такого образа жизни. Ведь он не забыл, как ехал через полгорода, чтобы съесть ленч в любимом ресторане, – через половину Европы, чтобы заказать костюм у любимого портного. И что изменилось? Ничего. Просто легче реализовывать капризы, сокращается путь между мыслью и поступком.

Высоты Кривой искушали, UI притягивала. Калотропия, в конце концов, отзывалась в каждом создании, и чем более низком, тем быстрее.