Картина, составлявшая собственность Верещагиной, подтверждает эти высокие динамические свойства лермонтовских работ: бегущие волы, один из которых выгнул от напряжения голову, откинутый корпус погонщика, напряженная поза женщины, упершейся рукою в подостланное для нее сиденье, горец, склонившийся к своему собеседнику, конь горца в черной черкеске, словно беседующий с белым конем, — эти позы и положения как бы предвосхищают то, что должно случиться. Возникает «двухмоментная» композиция, то, что так характерно для Лермонтова и что побуждало такого великолепного рисовальщика, как Григорий Гагарин выступать в соавторстве с ним. Ибо при всех своих великолепных достоинствах рисунки Гагарина по природе своей статичны.

Когда и где написана картина, доставленная из Мюнхена, положительно утверждать невозможно. Ясно только одно: что Лермонтов соединил в ней впечатления, полученные во время путешествия по Кавказу и Закавказью в 1837 году. Это становится очевидным, если сравнить аробщика на этой картине со всадником и с проводником на картине «Развалины близ селения Караагач в Кахетии» или женщину в арбе с той, что едет верхом на ослике на другой картине поэта, изображающей Военно-Грузинскую дорогу близ Мцхета[483].

«Узнать» место, изображенное на картине, как это удалось сделать со всеми остальными кавказскими пейзажами Лермонтова, затруднительно: на ней нот ни одного безусловного ориентира — ни башни, ни крепости, ни селения. Но, зная, что Лермонтов почти во всех случаях использовал в своих полотнах натуру, мне кажется несомненным, что и здесь изображено какое-то совершенно конкретное место. Что это — Терек? Но Терек переехать вброд невозможно. Арагва? Может быть, Алазанская долина в Кахетии? С уверенностью можно сказать только одно: в арбе едет грузинка, потому что у этой женщины не закрыто лицо, — мусульманка в прежнее время выйти за порог своего дома, не закрыв лица чадрой, не могла. В Армении, где ходили с открытым лицом, Лермонтов не бывал.

Надо думать, что кроки местности Лермонтов сделал с натуры, «на скорую руку», карандашом. А «действие» — фигуры, кони, волы вписаны в пейзаж потом, в процессе создания картины. Вероятнее всего, что картина исполнена в 1838 году, в Петербурге, по возвращении из ссылки. И послана Верещагиной уже после отъезда ее из России. В подарок. На память. В знак старой дружбы.

Мы внимательно рассмотрели рукописи и живописные работы Лермонтова, полученные от профессора д-ра Мартина Винклера, составляющие отныне достояние советских хранилищ. Теперь обратимся к автографам, принадлежащим д-ру Вильгельму франхерр фон Кёнигу, которого мы посетили в замке Вартхаузен.

В альбом размером 26,5×21,5 сантиметра, облеченный в коричневый кожаный переплет с золотым тиснением на крышке «Souvenir», Лермонтов, как уже сказано, записал «Послание», «Балладу» и какой-то непонятный, на первый взгляд, текст, связанный с гибелью Пушкина.

Начнем с этой записи, сделанной рукою поэта:

Если бы не вызывающий сомнения почерк Лермонтова, невозможно было бы поверить, что автор «Смерти Поэта» мог написать эти строки.

Однако дело объясняется просто. Лермонтов не написал, а записал их. «Ашиль» — это Ахилл, слуга в московском доме Лопухиных. Узнав о гибели Пушкина, он выразил по-русски, как умел, свои чувства, а Лермонтов увековечил этот своеобразный отклик на смерть поэта. То, что строчки написаны как стихи, позволяет думать, что Ахилл диктовал свое поэтическое произведение. Таким образом, автограф, казалось бы незначительный, дает представление о том, сколько разговоров в доме Лопухиных было о Пушкине и о наказании Лермонтова, когда он, высланный на Кавказ, в конце марта — начале апреля 1837 года, остановившись в Москве, бывал, а может быть, даже и жил в доме Лопухиных.

Запись изречения Ашиля осталась неизвестной барону Вольфу и Висковатову потому, что они имели дело с графиней Берольдинген, а этот альбом достался после смерти Верещагиной другой ее дочери — баронессе Элизабет фон Кёниг, бабке нынешнего владельца замка Вартхаузен.

Сейчас мы листаем альбом с конца. Так легче атрибутировать записи Лермонтова и понять, в какое время он их вносил.

Три листа отделены от альбома и вновь в него вложены. Почерк Лермонтова.

«На смерть Пушкина». Автограф Лермонтова. Слова слуги Лопухиных — негра Ахилла, записанные рукою Лермонтова. Из альбома А. М. Верещагиной. Собственность барона доктора Вильгельма фон Кёнига (ФРГ, замок Вартхаузен).

«Баллада» («До рассвета поднявшись, перо очиняя…»). Автограф Лермонтова из альбома А. М. Верещагиной. Собственность барона доктора Вильгельма фон Кёнига. (ФРГ, замок Вартхаузен).

На этом запись Лермонтова обрывается. Рядом возле последней строки, справа по-русски чьей-то рукой приписано: «Лермантов». Слева возле той же строки — по-немецки: «Bis hierher Lermontoff’s Hand» — «До этого места рука Лермонтова».

Продолжение баллады писано другим почерком и занимает две с половиной страницы, заключая в себе еще 29 строк. В конце вместо подписи, той же рукою, что указала «границу» лермонтовского текста: «В. Анненкова». А ниже две строки по-французски: «Composé pendant quo je lisais une lettre de mon fiancé par Michel Lermontoff et Barbe Annenkoff» — «Сочинено Михаилом Лермонтовым и Варварой Анненковой в то время, когда я читала письмо от моего жениха».

Впервые эта баллада под названием «Югельский барон», пародирующая знаменитую балладу Жуковского «Смальгольмский барон», была напечатана в 1844 году в Москве, в сборнике стихотворений Варвары Анненковой «Для избранных»[484]. В середине 39-й строки Анненкова поставила знак тире и сделала сноску. «Начало Лерм[онтова] до знака — конец мой».