крыши, где из-за вечной рюкокусской сырости расцвело пятно плесени. В воздухе кружились белые хлопья, постепенно пряча и черепицу, и плесень; первый снег этой зимы, или, может, просто первый, который он увидел, он ведь почти все время проводил взаперти… Он не думал ни о плесени, ни о снеге, ни о пустых бутылках, которые, когда Джин-хо встала, упали и покатились.

Он сидел так очень долго.

Все лето, всю осень, всю зиму он учился думать о Юкинари как о безнадежно, безвозвратно ушедшем — и пары необдуманных фраз глупой девчонки хватило, чтобы тщательно возведенная им стена рухнула.

Он вдруг поверил — позволил себе поверить — что рядом с ним все эти дни был не самозванец, не чудовище, пахнущее могилой.

Все это время рядом с ним был Юкинари.

Тот самый, настоящий и — вопреки всем законам Вселенной — живой.

То есть сейчас он, конечно, был белым трупом с пустыми глазами, не знающим жалости. Душа его бродила где-то вдали, во тьме. Но все это совершенно ничего не значило.

Все это время — с момента смерти Юкинари — Гэрэла точно окутывал какой-то туман, мутное стекло, сквозь которое он почему-то не увидел, не понял самого главного. Юкинари был рядом с ним, и волшебство Господина Лиса не было выдумкой. А значит — и все остальное могло оказаться правдой. Вообще все.

Драконы, единороги, лисицы-оборотни, Чужие, иные миры — все это существовало или, по крайней мере, могло существовать. Ему, Гэрэлу, пока встречались лишь такие чудеса, которые можно было назвать не иначе как чудовищными — ну и что с того? Для него не новость, что мир полон зла и жестокости. Но чудеса от этого не перестанут быть чудесами.

Ничего, пусть пока будет живой мертвец. Он больше не пугает его. Где-то внутри этого существа дремлет душа настоящего Юкинари.

Какая-то эгоистичная, трусливая часть его рассудка возражала: если даже вернуть Юкинари действительно возможно — что тогда? Что он ему скажет? «Здравствуй, ты снова жив, все хорошо. Я теперь готов быть твоим другом и помощником. А то, что ты умер из-за меня — это ничего, со временем забудем»?

Не будь эгоистом, сказал он себе. Есть вещи, которые нельзя склеить или починить. Он это понимал, знал, что уже ничего не будет как раньше. Он хотел воскресить Юкинари не ради себя, а просто потому, что так было правильно.

Его можно вернуть — и он узнает способ, даже если придется обойти весь мир и стать сильнее богов.

Глава 24. Тени прошлого

«Чего вы хотите добиться? О чем мечтаете?» — спросил его однажды Юкинари — когда они еще не были врагами. Казалось, это было когда-то очень давно.

Гэрэл тогда ничего не ответил. Да и сейчас не был уверен. Может быть, он хотел найти ответы на с детства мучившие его вопросы. И, если повезет, выжить, но это — не первостепенно. Сейчас он просто хотел вернуть единственного дорогого ему человека.

Словом, ему нужно было — ни много ни мало — чудо.

Ему всегда казалось, что его жизнь была слишком скверной, чтобы он мог позволить себе мечтать и верить в волшебство. Но если бы это и правда было так, он не знал бы это чувство, когда в груди сладко замирает от страха и от предчувствия…чего-то.

А он знал. Он помнил это чувство из своего детства. Когда видишь чернеющую в полумраке фигуру — и на несколько мгновений эта темная фигура кажется тебе сказочным чудовищем, драконом, видением другого, несбыточного мира. И лишь спустя несколько секунд понимаешь, что это всего-навсего дерево, или тень, или твое собственное отражение в стекле (спутавшиеся волосы, тёмные пятна под глазами, а в глазах плещется испуг — стыдно-то как, боги…).

Пора признаться хотя бы самому себе, что на самом деле эта мечта, эта влюбленность в то, чего нет, всегда была с ним — хотя он даже не хотел ее осознавать и уж тем более не отважился бы сформулировать словами. Он всегда смеялся над чужой увлеченностью сверхъестественным. И лишь когда Юкинари озвучил ему похожие мысли с искренностью и прямолинейностью сумасшедшего, Гэрэлу недостало сил смеяться, он чувствовал боль и злость.

С детства с ним была эта вечная подспудная нужда поверить во что-то. В каком-то смысле она была основой его мировосприятия — хоть рациональная часть его сознания и гнала эти мысли прочь. И эта мечта не разрушилась, никуда не исчезла за все эти годы.

Почему он вдруг захотел что-то изменить, почему поверил, что это возможно? Потому что надеялся на что-то — или, наоборот, от отчаяния?

(Он подумал, что, может быть, надежда и отчаяние — просто разные слова для одного и того же).

Что ж, если он искал чудо, его путь лежал обратно в Чхонджу, во дворец императора Токхына. Сосредоточием чудесного былияогуай, и начать, очевидно, следовало с того из них, который заварил всю эту кашу — с Господина Лиса.

Он попросил у Джин-хо прощения — она недолго держала обиду, понимая, что за него говорили отчаяние и алкоголь, — и рассказал ей о своем плане вернуться в Чхонджу и встретиться с Господином Лисом.

Джин-хо была согласна, что с Господином Лисом надо поговорить, даже если это означает вытерпеть от него множество издевок и унижений. И что надо попытаться узнать от него — и о нем — как можно больше.

— Я никогда не встречалась с этим человеком. Но, похоже, он очень опасен. А если есть и другие такие, как он… С одной стороны, я не хочу уподобляться своему отцу с его помешанностью на всем волшебном, мне всегда были смешны эти гексаграммы, продлевающие жизнь эликсиры, предсказания судьбы по звездам… А с другой стороны — может, это мы как раз смешны, раз отворачивались все это время от реальной силы? Если в мире существует магия, те, кто владеет ей, могут стать самыми могущественными людьми в Срединных Государствах…

— Это не люди, — поправил ее Гэрэл.

Был поздний вечер. Они, как обычно, собрались в его покоях — все трое. Но беседовали только Гэрэл и Джин-хо, Юкинари не принимал участия в разговоре, поскольку тема не имела отношения к полученному им от Токхына приказу привести в порядок дела в стране, а ко всему остальному он был безучастен.

— Я всегда думала, что яогуай — это просто сказка. Я никогда не видела Чужих, хотя мы с тобой объездили весь Юг… — задумчиво сказала Джин-хо. — Но