Это было то единственное место, где мы могли совершить похищение. Два воина из императорской гвардии с копьями были обречены: наши стрелки – Степан Горбунов и старшина Скороспелов – сняли их из духовых ружей.

Паланкин с охраной проплыл через ворота Посольского квартала и выплыл на рыночную площадь…

Затворы трех пневматических винтовок были передернуты. Перезарядить такую винтовку требовалось время – и поэтому промахнуться было нельзя. Стреляли трое – Жабников, Скороспелов и Степан Горбунов. Три охотника! Жабников и Скороспелов пустили по свинцовой горошине в головы первых двух гвардейцев с мечами, Горбунов в голову третьего воина. Тонкий писк, и только! Три китайца рухнули как подкошенные, а Степан отбросил винтовку, и тотчас в его руках появился тонкий шнур. Четверо носильщиков замерли и завертели головами. А вот казак Никола потянулся к отвороту фрака. За револьвером! Но Степан Горбунов уже шагнул к нему из темноты. Он ловко накинул сзади шелковый шнур на бычью шею Николы – и в перехлест затянул его. Казак страшно захрипел и стал хвататься за шнур, но пальцы соскальзывали. Силы они оказались равной, но Степан был и моложе, и ловчее. Это была борьба витязя и опасного зверя, где первый перехитрил второго! Никола хрипел все страшнее, вскидывая руки и пытаясь ухватить противника за голову или плечи, но Степан, и сам обладавший великой силой, уворачивался от хватки казака и то и дело отступал назад или отходил в сторону, и стягивал, стягивал шнур на шее хрипевшего и слабеющего противника. Мы не смели вмешаться. Было в этом что-то мистическое: Степан Горбунов истреблял кабанинских головорезов одного за другим! Того, кого душат таким вот образом, умирает не от того, что ему перекрывают воздух, а потому, что шнур перехватывает сонные артерии, кровь перестает поступать в мозг, и тот начинает умирать в считанные секунды. Хватает полуминуты, чтобы человек перестал контролировать себя, чтобы в голове его помутилось, в глазах потемнело, и силы вдруг улетучились. Раз и навсегда! Так и случилось с Николой – последним цепным псом Дармидонта Кабанина!

– Я и Вакулу сделал, и Миколу, и тебя, гада, тоже сделаю, – прохрипел Степан оседающему на землю рыночной площади Николе, чья и без того здоровая морда распухла от крови. – И за Кураева, хозяина моего, и за Сивцовых, за всех! Уже сделал!..

Так он и опустил задушенного зверя на землю. Слуги, несшие паланкин, чуть раньше бросили ношу и рассыпались в ночи. Женская рука осторожно отодвинула занавеску. Я и перехватил ее – и вытащил наружу испуганную до смерти молодую женщину. Она хотела закричать, уже забилась, но я быстро закрыл ее рот свободной рукой. Перчатка помогла не дать прокусить мою руку.

– Слушайся, Анюта, меня во всем, иначе убью, – я заглянул в ее широко открытые, чуть раскосые глаза. – Поняла?

Она молчала.

– Поняла, говорю?

Пленница кивнула.

– Вот и хорошо.

Я отнял руку от ее лица.

– Вы – это он, тот самый, ищейка, – прошипела она. И только тут увидела и поверженных гвардейцев императрицы, и матерого казака. – А с Николой что?!

– Мертв твой Никола, – усмехнулся Степан.

– Дармидоша всех вас убьет! – вдруг выпалила она. – Кожу живьем сдерет!

Она готова была закричать вновь, и я вновь закрыл ее рот рукой в перчатке. Верить Анюте Кабаниной было бы глупо.

– Степа, – позвал я, – у меня в кармане флакон с эфиром.

Горбунов кивнул, вытащил из моего кармана флакон, намочил им носовой платок, я отнял руку, и он приложил платок к губам и носу девушки, и крепко прижал.

– Не придуши ее, – остерег я молодого товарища.

– Не, Петр Ильич, Анюта – зверек хрупкий, я с ней вежливо. По-братски.

Глаза у Анюты Кабаниной как осоловели, взгляд поплыл.

– Вот и спокойной ночи, – сказал я.

Наши товарищи оттащили трупы в темноту. Пора было и нам уносить ноги. Скоро охрана опомнится и примется бить в набат. Для нас уже были организованы послом Игнатьевым две повозки. В одной из них была клетка со шкурой орангутанга.

Мы продвигались на север с боями. Этой весной в сторону Пекина шли десятки тысяч ихэтуаней, а может быть, и сотни. Но основные силы восставших стекались с юга. Они занимали города и делали все то же: безжалостно убивали европейцев и обращали китайцев-христиан в буддизм. На севере мы надеялись попасть под защиту русской армии. Огромный отряд повстречался нам на самой границе Монголии.

В одной повозке у нас была клетка с орангутангом, а во второй – самое опасное в мире оружие, если не считать тяжелой артиллерии на крейсерах и миноносцах.

Я купил у Джона Смита один из его пулеметов. И когда нас стали окружать, требовать покинуть повозки, когда расправа была близка, майор Жабников с удовольствием резанул первой очередью по смутьянам-боксерам. Он еще прежде сказал, что в случае необходимости не хочет упустить возможности попробовать оружие «этого американца»! Жабников, превратившись в бога войны Ареса, уложил несколько сотен китайцев и еще долго не мог прийти в себя от изумления и восторга. «Такой пулемет придумал или Господь Бог, или сам дьявол! – восклицал он. – Никто другой не додумался бы!»

Мы уезжали из Китая, охваченного великой смутой 1900 года. Уже скоро на улицах Пекина будет убит германский посол Кетлер. Императрица Цыси потребует все посольства покинуть Пекин, но каждое представительство станет крепостью, и начнется знаменитая двухмесячная осада Посольского квартала в Пекине. Ихэтуане объединятся с регулярным войсками. Цыси сама объявит войну всему миру и натравит свой народ на европейцев. Теряя людей, военных и гражданских, посольства, хоть и сдавая позиции, но будут противостоять всем военным силам Китая. Английские и французские стрелки, русские моряки – все будут биться плечом к плечу. Европейцы покажут, что они есть такое. Несколько тысяч будут противостоять многомиллионному азиатскому воинству. Сюда через охваченные восстанием ихэтуаней провинции станут подходить союзные войска. Посольства героически выстоят, потеряв часть людей. Цыси наконец сдастся. Русская православная церковь причислит к лику великомучеников всех священников-китайцев, кто даже под страхом смерти не предаст имя Христа.

Еще через двенадцать лет маньчжурская династия – последняя императорская династия Китая – падет.

Но этого ада в те весенние дни 1900 года мы сумели избежать. А еще наш Веригин отправил во дворец послание, оно предназначалось приближенному императрицы Шон-Ли-Янгу. Его приглашали пересечь границу с Монголией и встретиться на предмет выкупа в окрестностях монастыря Гандантеченлин, что должно было запутать нашего преследователя. Мы не ошиблись – через месяц в этих местах появились люди, искавшие нас, но мы к тому времени пересекли границу с Российской империей.

Когда китайские таможенники сняли с клетки покрывало, то увидели несчастную обезьяну – самку орангутанга. Она, связанная по рукам, корчилась на полу клетки и что-то нечленораздельно мычала.