Нормальная кинематографичская скорость: двадцать четыре кадра в секунду.

Если любитель видеофильмов нажмет на кнопку перемотки ленты, то жесты и движения героев ускорятся.

Персонаж популярного видеоужастика будет гоняться за очередной жертвой с резвостью гоночного болида из «Формулы-1», скорость вибрации бедер героинь порнофильмов будет напоминать быстроту работы электрокайла для крошения старого асфальта; кольт или винчестер хорошего ковбоя Джо, убивающего в салуне плохого шерифа Билла, превратится в скорострельный пулемет, а герой фильмов-каратэ будет крушить негодяев, подобно валькам комбайна «Нива» в горячую августовскую страду.

Ну, а ежели любителю домашних видеосеансов придет в голову поставить перемотку на вовсе ускоренный режим, то на телевизионном экране замелькает одна сплошная разноцветная полоса, в которой невозможно будет разобрать: кто герой, а кто жертва, кто прав и кто виноват.

Именно в таком вот, чрезмерном, фантастическом, невероятно ускоренном темпе замелькала жизнь Максима после возвращения из ИТУ.

Десятки событий, сотни фактов, переплетенных между собой самым что ни на есть загадочным образом. Странная, невероятная мотивация поступков всех без исключения героев. Разобраться во всем этом самостоятельно не представлялось возможным. Наверное, один лишь Прокурор понимал и переплетения, и мотивации. Но верить Прокурору Лютый не мог: слишком жутким казались конечные замыслы этого страшного человека.

Тем не менее Нечаев согласился на встречу — не мог не согласиться: номинально этот человек был его непосредственным начальником. К тому же, последнее утверждение «вы считаете меня не тем, кем я являюсь на самом деле» прозвучало на редкость загадочно и потому — многообещающе.

Может быть, Прокурор сумеет замедлить ход этого сумасшедшего фильма?!

Встреча состоялась в придорожном кафе в подмосковном райцентре. Типовое двухэтажное здание, обложенное кафельной плиткой вроде той, которой принято облицовывать общественные туалеты; грязные столики, несвежие скатерти и портьеры — короче говоря, место не вызывающее подозрений и потому подходящее для доверительной беседы. И лишь черная тридцать первая «Волга» с национальным триколором на номере да две машины охраны, стоявшие неподалеку, свидетельствовали о серьезном статусе одного из посетителей.

Прокурор, бросая очками солнечные зайчики, смотрел на Лютого с печальной улыбкой: наверное, так смотрит университетский профессор на способного, но нерадивого студента.

Максим молчал настороженно и выжидательно — не начинать же беседу первому!

— Ну, что ж, паузу вы выдержали отлично, так что можно начать без дипломатических прелюдий, чтобы не терять времени, — весело произнес Прокурор и, сняв очки, протер их белоснежным платком. — Итак, Максим Александрович, начну с главного: вы действительно принимаете меня не за того, кто я на самом деле. Иначе быть не может. Просто я попытался поставить себя на ваше место. И знаете, к какому неожиданному выводу пришел?

— К какому? — не теряя самообладания, спросил Лютый; чего-чего, но столь доверительного начала беседы он явно не предвидел.

— А к такому… У вас есть все основания считать меня законченным, рафинированным негодяем. Именно так: негодяем и подлецом. Все это — исключительно от отсутствия информации. Или, может быть, от неправильного понимания… — Прокурор вновь надел очки — Лютый, мельком взглянув на собеседника, не мог удержаться от мысленного сравнения: теперь очки чем-то неуловимым напоминали линзы стереотруб, выдвинутых на вражескую позицию из блиндажа. — Вы сами видели действие «русского оргазма», вы читали меморандум, которым я вас снабдил.

— Да, — ответил Максим, соображая, к чему тот клонит.

— И вы вынесли из этого лишь одно: я и мне подобные желают подсадить на наркотик Москву, страну, человечество… И так далее. Чтобы создать у него иллюзию счастья. Так ведь?

Проницательность Прокурора впечатляла — было бы глупо говорить «нет».

— Честно говоря, у меня была такая мысль, — ответил Нечаев уклончиво.

— Стало быть, я не ошибся. Поверьте мне: я боюсь всего этого не меньше, чем вы. — Голос говорившего звучал на редкость чистосердечно. — Это — своего рода фашизм, только на биологическом уровне… Опыты гестаповца Менгеле в сравнении с этим — детский лепет на лужайке, — Прокурор вздохнул. — Хотя я знаю немало людей, которые с радостью согласились бы на такой шаг.

— Это они вложили деньги в проект «Русский оргазм»?

— Да. Они не хотели ввязываться в такой сложный и щекотливый проект самостоятельно — было проще дать денег бандитам, обождать, пока те раскрутятся, и потом все подмять под себя. Но там, — обладатель очков в золотой оправе поднял вверх указательный палец, подразумевая этим веским жестом неких невидимых, но весьма значительных лиц, — там явно просчитались. Сухой прекрасно понял, для чего можно использовать этот самый розовый порошок. Равно как и то, что его можно будет направить против тех, кто вложил в него деньги. Я предвидел это — вот тут-то и появился Коттон. История с Польшей вам известна, также как и причины, побудившие Сухарева первый завод-лабораторию организовать именно в Малкиня. Так вот: Найденко и Сухарев оказались намертво связанными одной цепью. Хотя Коттон на тот момент и не догадывался, кто стоит за производством «русского оргазма». Он думал просто подмять под себя производство, сдать его братве и в ореоле заслуженного человека уйти на покой. Следите за моей мыслью, Максим Александрович?

— Да, — механически ответил Лютый; теперь происходящее представлялось ему иным, нежели он видел его еще несколько минут назад.

— Вскоре на горизонте нарисовалась польская СБ. Это естественно — не проходит и недели, чтобы в польской прессе не писали о «татуированной руке Москвы» и «бандитах из-за Буга». Полякам надо было лишь одно — ликвидировать в стране рассадник наркотиков. И Сухой, и Коттон посчитали за лучшее войти с СБ в контакт — естественно, поляки тут же связались с нами. Если бы не те сто миллионов долларов, которые предполагалось вложить в проект, я бы дал им отмашку, но о «русском оргазме» стало известно… Как бы это выразиться… Многим недобросовестным политикам. Ну, а дальше произошло то, что должно было произойти. Сухарев решил кинуть Коттона, а он, в свою очередь, и его, и людей, вложивших деньги. Варшава, пользуясь нашими наработками, решила подвести двух непримиримых врагов, Сухого и Коттона, к барьеру. Не верите? — не дождавшись ответа, Прокурор достал из кармана диктофончик и нажал на кнопку: Лютый услышал приятный баритон, говоривший по-русски, но с явно иностранным акцентом: «Теперь второй пункт. Этот самый человек со шрамом… Как его там — пан Макинтош? Ту ест назвиско? Фамилия?» И тут же второй голос, показавшийся ему знакомым, нагло ответил: «Какая назвиска… Кличка у него такая… Как у собаки. Скоро деревянный макинтош получит…» «Ну, думаю, все пройдет удачно, — вставил баритон. — Мы ведь оба представляем заинтересованные стороны…»

— Что это?

— Запись беседы офицера польской СБ и гражданина России Сухарева, — невозмутимо прокомментировал Прокурор. — Сделана в Варшаве, на конспиративной квартире Службы Бясьпеки. СБ передала нам все материалы. Дальнейшие события развивались по графику, если не считать существенных мелочей: польский спецназ уничтожил завод-лабораторию в Малкиня, но не учел одного: Сухой, присутствовавший при этом, снял с лабораторного компьютера хард-диск со всей информацией, став, таким образом, полным монополистом. Естественно, если бы у него оказались те сто миллионов, то теперь в газетных киосках да хлебных магазинах торговали бы исключительно розоватым порошком. Заводик был разгромлен, но деньги, на которые рассчитывал Сухарев, не получены… — Прокурор говорил так, словно бы вбивал гвозди в сырую доску. — Деньги были деликатно переданы Коттону, естественно, через Макинтоша — мы сами узнали об этом недавно. Поляки не решились конфисковывать такую огромную сумму: хватило ума догадаться, что это за деньги.