— Ты так голодна, моя девочка, — слышу, и моя рука замирает на полпути к корзинке как раз в тот момент, когда планировала налить себе немного вина. Нет, была бы я умная, то начала бы с вина, а не с булок.

— Кто здесь? — только и могу из себя выдавить, и мой голос срывается. Новый приступ паники сжимает стальными тисками несчастное сердце.

Вскакиваю на ноги и оглядываюсь по сторонам, но никого не вижу — я по-прежнему одна, снова одна на берегу. Карма, что ли? Но сейчас со мной нет даже Барнаби. Мысль о псе бьёт в самое сердце — где он, что с ним?

— Посмотри наверх, — голос заставляет повиноваться, ему невозможно сопротивляться. Поднимаю голову и цепляюсь взглядом за какое-то большое тёмное пятно на верхушке дерева. Эх, ну почему я потеряла очки? Совсем же ничего не вижу. Тем временем пятно начинает приближаться, попутно увеличиваясь в размерах. Это же птица! И тут холодный пот покрывает мою спину. Я поняла, я догадалась! Но этого не может быть! Но вот оно озеро, а вот и ворон.

— Ты узнаешь меня? — спрашивает огромная птица, приземлившись у моих ног. Никогда раньше не видела таких больших воронов и столь же чёрных. Замечаю проплешины на его теле — видно, ворону этому несладко пришлось, раз он умудрился столько перьев потерять.

Не знаю, что ответить. Вся эта ситуация ненормальная и, хотя, кажется, я уже должна была бы привыкнуть к сюрпризам, но на этот раз не могу. Я устала, мне плохо и мой мозг совершенно отказывается воспринимать мир вокруг. Закрываю глаза и падаю в спасительную тьму обморока.

Не знаю, сколько времени провела без сознания, но, открыв, наконец, глаза, увидела, что нахожусь всё в том же месте.

— Очнулась? — снова слышу этот голос. Он пугает меня.

— Да, — тихо отвечаю и пытаюсь подняться.

— Лежи, не вставай, Не каждый способен вынести переход сквозь пространство и время, а ты и так много сил потратила, путешествуя сквозь корабль. Кстати, тебе он понравился? Я очень старался, когда его создавал.

— О чем это вы? Откуда вы это знаете? Кто вы вообще? — почти кричу, пытаясь громкими децибелами заглушить бушующий внутри страх. Мне так жутко, что разум просто не справляется. И еще почему-то холодно внутри, как будто в душе что-то медленно умирает.

— Я ворон. Разве ты не видишь? — слышу ответ и чувствую, что говорящий усмехается.

— Но вороны не умеют разговаривать. И не бывают такими огромными! Это всё ненастоящее! Я, наверное, сплю, и всё это мне снится!

— Думай, как тебе угодно, но тебе это место знакомо, правда? — мне кажется, или я слышу в его голосе надежду? Что вообще происходит?

— Да, — отвечаю. Решаюсь, наконец, посмотреть в сторону диковинной птицы. Ворон сидит в нескольких шагах от меня и смотрит, наклонив голову на бок. — Но я не понимаю, это же просто рассказ.

— Ты никогда не верила в историю своей матери? — спрашивает птица, а я впервые всерьёз задумываюсь над правдивостью легенды о своём появлении на свет. Одинокая девушка, ворон, излишне заботливый отец и смерть. Да, это красивая сказка, но есть ли в ней хоть капля правды?

— Я не знаю, — произношу и отворачиваюсь. — Да и кто бы ни сомневался на моём месте?

— Ты права, любой, — со вздохом говорит мой странный собеседник, — но это правда, уж мне-то можешь поверить.

— Да почему я должна тебе верить? — снова кричу, не в силах больше сдерживаться. — Кто ты мне такой?

В ответ молчание, тягостное и вязкое. Я уже отчаялась что-либо понять — в глубине души начала догадываться почти сразу, но признаться себе не могу — это всё настолько нереально, что голова кружится.

— Но ты же сама отлично знаешь ответ на свой вопрос, просто не хочешь сама себе в этом признаться.

— Хватит! Хватит говорить загадками, — вскакиваю на ноги, от чего корзинка с продуктами отскакивает в сторону. — Я уже сыта этим всем по горло! Я умерла? Да? Или это какие-то фокусы? В том подвале какой-то галлюциноген, и теперь мне мерещится всякая чертовщина?

— Прекрати истерику, — громкий голос, от которого у меня внутри всё сжимается. Но я всё ещё не могу понять, каким образом ворону удаётся разговаривать.

И тут меня ослепляет вспышка. Минуту моргаю, пытаясь восстановить зрение, и пропускаю тот момент, когда ворон исчезает, а на его месте оказывается человек в чёрной одежде. Никогда в жизни до этого не видела такого огромного человека — даже сидя, он закрывает от меня солнце. Чувствую исходящий от него холод, он пронизывает, кажется, насквозь.

— Кто вы? — Даже, когда на моих глазах рушился мир, и ненасытное море поглощало умирающих, я так сильно не боялась, как находясь рядом с ним на этой поляне.

Человек смотрит на меня своими аспидными глазами, и я боюсь его взгляда — кажется, что ещё немного, и я буду согласна абсолютно на всё, что бы он ни предложил.

— Я никогда не любил дешёвые мелодрамы, — произносит он, наконец. — Но в тот момент, когда, пролетая над озером, увидел твою мать, что-то внутри дрогнуло. Она была столь чиста и наивна, так лучилась добром и радостью, что я не выдержал — подлетел. Мне не нужна была её любовь, мне вообще никогда не нужна была любовь. Зачем она тому, кто не сможет ею распорядиться, кто не умеет давать в ответ? Но даже такому морально ущербному существу, как я иногда хочется тепла. Изабель, поверь, твоя мать была особенной женщиной — я не смог устоять. И пусть оставил ее, но в смерти ее не повинен — так было предрешено.

— Так значит это все-таки правда? Ты тот ворон из легенды?

— Да, я именно тот ворон, — отвечает он, и замечаю слабую улыбку на его лице. Улыбка усталая, словно призрачная. Я даже до конца не уверена, что мне не померещилось.

— Знаешь, сколько раз я представляла тебя? — не в силах справиться с волнением, начинаю расхаживать из стороны в сторону, не зная, куда деть руки и вполне вероятно, со стороны смахиваю на обезумевшую ветряную мельницу. — Как мечтала увидеть ворона, который заберет меня на своих крыльях в сказочную страну, где не будет бедности, тоски и издевательств? Сколько ночей провела, сидя на крыше и вглядываясь в небеса? В минуты самого сильного отчаяния только и жила надеждой. А ты? Где был все это время ты? И зачем ты появился сейчас? И как я оказалась здесь?

Ворон молчит. Я смотрю на него, на его могучие плечи, длинные ноги в пыльных сапогах, вглядываюсь в тёмное, непроницаемое лицо и не могу понять, о чем думает этот человек, нарекающий себя моим отцом.

— Я всегда следил за тобой — ты должна это знать, — наконец, произносит, глядя поверх моей головы.

— Но что мне с этого? Следил и молодец. Зато, если следил, то должен был знать, как я мучилась в этих приютах, сколько боли вытерпела, побоев, голода, наказаний. А ты следил. И что? Доволен был тем, как сложилась моя судьба?

— Изабель, а чего бы ты от меня хотела? Я не тот, кто заботится, не тот, кто любит. Поверь, со мной тебе было бы во сто крат хуже, чем в своих приютах. Так что не нужно истерик — это лишнее. Да и не в твоём положении устраивать поминки прошлому. Поверь, у тебя сейчас есть дела поважнее, чем переживать о папе, который тебя бросил. Ты со мной согласна, моя девочка?