Отец вышел с нами к двери квартиры. Я слышал, как набойки на каблуках Дэнни простучали по лестнице. Потом он ушел.

— Так что это такое — слушать тишину, аба?

Но отец ничего не ответил. Он ушел в кабинет и закрыл дверь.

На свою просьбу о зачислении в докторантуру со стипендией Дэнни получил положительный ответ из всех трех университетов. Письма приходили по почте и оставались нетронутыми на столике в прихожей до его возвращения из колледжа. Он сказал мне об этом в начале декабря, на следующий день после третьего письма. Я спросил у него, кто обычно достает почту из ящика.

— Отец, — отвечал он со смущенным видом. — Когда приходит почтальон, Леви в школе, а мама не любит взбираться по лестнице.

— На конвертах был обратный адрес?

— Ну конечно.

— Как же он не сообразил?

— Я не понимаю! — сказал Дэнни с отчаянием в голосе. — Чего он ждет? Почему ничего не говорит?

Меня поразил его страх, и я не нашелся что ответить.

Через несколько дней Дэнни объявил мне, что его сестра беременна. Они с мужем пришли и объявили об этом родителям. Отец улыбнулся впервые со времени бар мицвы Леви, добавил Дэнни, а мать всплакнула от радости. Я спросил, дал ли его отец как-то понять, что ему известно о планах Дэнни.

— Нет.

— Совсем никак?

— Нет. Я не получаю от него ничего, кроме молчания.

— А с Леви он тоже молчит?

— Нет.

— А с сестрой?

— Тоже нет.

— Не нравится мне твой отец. Совсем не нравится.

Дэнни ничего не сказал. Только часто заморгал.

Через несколько дней он передал мне, что его отец интересуется, почему я больше не прихожу к ним по субботам.

— Он говорил с тобой?

— Нет, не говорил. Это не разговор.

— По субботам я изучаю Талмуд.

— Я знаю.

— Я не очень расположен с ним встречаться.

Он кивнул с невеселым видом.

— Ты уже выбрал, в какой университет пойдешь?

— В Колумбийский.

— Почему ты не поговоришь и не покончишь с этим?

— Я боюсь.

— Какая разница? Если он намерен выкинуть тебя из дому, он сделает это в любом случае, когда бы ты ему ни сказал.

— Я получу диплом и посвящение в июне.

— Ты можешь у нас пожить. Ах нет — ты не можешь есть нашу еду.

— Я мог бы пожить у сестры.

— Вот!

— Я боюсь. Я боюсь его вспышки ярости всякий раз, как мне надо с ним заговорить. Господи, как же я боюсь!

Отец ничем не смог мне помочь, когда я заговорил с ним об этом.

— Рабби Сендерс должен сам все объяснить, — спокойно ответил он. — Я не могу объяснить то, что не до конца понимаю. Я не поступаю так с моими ученикам и не поступлю с сыном.

Через несколько дней Дэнни снова передал мне вопрос своего отца, почему я больше к ним не прихожу.

— Я постараюсь, — ответил я.

Но старался я не очень сильно. Я видеть не хотел рабби Сендерса. Я ненавидел сейчас его так же сильно, как в ту пору, когда он установил между нами с Дэнни молчание.

Недели шли, и зима медленно превращалась в весну. Дэнни работал над своим дипломным проектом по экспериментальной психологии, касающимся взаимосвязи усилия и скорости обучения, а я писал пространный диплом по логике высказываний долженствования. Дэнни с головою ушел в работу. Он исхудал и помрачнел, кожа да кости, и перестал говорить о молчании между ним и отцом. Казалось, он кричал самой своей работой. Только беспрестанное помаргивание указывало на его глубоко упрятанный страх.

Накануне начала пасхальных каникул он сказал мне, что его отец снова спрашивает, почему я больше к ним не прихожу. Может быть, я смогу заглянуть на Песах? Особенно он хотел бы меня видеть в первый или второй день Песаха.

— Я постараюсь, — ответил я уклончиво. Не имея на самом деле ни малейшего намерения стараться.

Но вечером, когда мы беседовали с отцом, он сказал мне с неожиданной резкостью:

— Почему ты не сказал мне, что рабби Сендерс просит тебя прийти?

— Да он всю дорогу просит.

— Рувим, когда кто-то просит тебя о разговоре, ты должен с ним поговорить. Как ты этого еще не понял? Как ты не извлек урока из того, что происходило у вас с Дэнни?

— Он зовет меня изучать Талмуд, аба.

— Ты уверен?

— Когда я к нему прихожу, мы только этим и занимаемся.

— Только изучаете Талмуд? Как же ты быстро забываешь!

Я уставился на него.

— Он хочет поговорить со мной о Дэнни… — сказал я, холодея.

— Ты пойдешь к ним в первый день праздника. В воскресенье.

— Почему он не сказал мне?

— Рувим, он сказал тебе. Но ты не слушал.

— Столько недель…

— Слушай в следующий раз. Слушай, когда тебе говорят.

— Может, мне прямо сейчас сходить?

— Нет. Они сейчас заняты приготовлениями к празднику.

— Я пойду в субботу.

— Рабби Сендерс просит тебя прийти в Песах.

— Но мы же по субботам Талмудом занимаемся.

— Ты пойдешь в Песах. У него должны быть причины звать тебя именно в Песах. И в следующий раз слушай, что тебе говорят, Рувим.

Он был очень зол — так же зол, как много лет назад, в больнице, когда я отказался говорить с Дэнни.

Я позвонил Дэнни и сказал, что приду в воскресенье.

Он уловил что-то в моем голосе.

— Что-то не так? — спросил он.

— Все нормально, — ответил я, — увидимся в воскресенье.

— Точно все нормально?

Его голос был напряжен и подозрителен.

— Точно.

— Приходи часам к четырем. Моему отцу надо будет отдохнуть после обеда.

— К четырем, хорошо.

— Точно все нормально?

— Увидимся в воскресенье, — ответил я.

Днем в первый день Песаха я прошел под распускающимися на нашей улице платанами и свернул на авеню Ли. Было тепло, ярко светило солнце, и я неторопливо шел мимо домов и магазинов, пока не дошел до синагоги, в которой мы молились с отцом. Там мне встретился однокашник, и мы немного поболтали. Затем я пошел дальше и свернул наконец на улицу, на которой жил Дэнни. Ветви платанов на ней образовывали сплошную крону, сквозь которую пробивалось яркое солнце, испещрявшее тротуары узорами. Я видел, как из лопающихся почек выглядывали молодые листочки. Месяцем позже, распустившись, они образуют густую завесу, через которую не пробьется ни один лучик, но пока что солнце свободно проходило через листву, обливая золотом тротуары, прогуливающихся женщин и играющих детей. Я шагал и вспоминал, как впервые, годы назад, шел по этой улице. Этому времени подходит конец. Через три месяца, когда эти листья станут широкими и жесткими, наши жизни разделятся, как ветки у меня над головой, самостоятельно ищущие путь к солнцу.