— Пиши.

Расправил на тумбочке лист, приготовил ручку.

— Милая моя жена. Драгоценная моя птичка-невеличка. Трясогузка любимая… Написал?

— Медленнее. Я не успеваю.

— Трясогузка любимая. Цветок лазоревый в безводной степи, иссушенной солнцем. Антилопа, спустившаяся с…

И так две с половиной страницы.

— Все, что ли?

— Все.

— Ну тогда я пошел.

— Погоди. Адрес.

Пациент продиктовал взятый наобум адрес. Медбрат надписал его на конверте.

— Ну я пошел…

— А обратный адрес?

— Обратный…

— Да, вот этот, где я лежу. Иначе как я получу ответ?

— Этот… Этот я потом впишу.

— Почему потом?

— Я индекса не помню.

— Не надо индекса. Без него дойдет. Ну давай, пиши. Какая улица?

— Я не помню.

— Давай кого-нибудь позовем. Кто знает. Или ты не хочешь давать мне адрес? Почему ты не хочешь давать мне адрес? Все вы не хотите?

— Я? Нет. Я хочу…

— Тогда давай узнаем адрес. Давай! Раз ты хочешь. Давай старшую сестру позовем или дворника. Они скажут.

— Ладно. Узнаю. И отправлю.

— Нет, так не пойдет. Я хочу знать, что письмо имеет обратный адрес. Иначе зачем я его писал?

— Хорошо. Ладно. Я сейчас…

Так, все понятно. Почему телефоны поломались. Почему медсестры и медбратья исчезают.

Не дом отдыха это. И не госпиталь. Вернее, госпиталь тоже. Но и тюрьма. В первую очередь тюрьма. Не такая явная, как были раньше, но все равно тюрьма. С хорошим питанием и милыми медсестрами.

Его вытащили из одной тюрьмы, чтобы посадить в другую.

Кто посадил?

Тот, кто освободил!

Зачем посадил?

Затем, что он нужен. Зачем-то нужен.

Зачем нужен? Зачем освобождают из тюрем, пересаживая в другие?

Из-за информации. Изымая опасного свидетеля. Или…

Другие «или» в голову не приходили. Чтобы узнать другие «или», надо было узнать, кто его похитил.

Кто были те бравые ребята, которые вытащили его с того света? Кто-то из местной братии? Федоров? Или кто-то еще?

Кто?!

Пациент нажал на кнопку вызова и держал ее, пока к нему сбежались все, кто был в коридоре.

— Я хочу видеть ваше начальство!

— Главврача?

— Нет. Не главврача. Того, кто меня на эту койку уложил.

— Вас сюда главврач уложил…

— Хорошо. Передайте вашему главврачу, что, если он не объявится до завтрашнего дня, я прекращу курс лечения. С ними прекращу. Категорически прекращу!..

* * *

— Как здоровье? — радостно улыбаясь, спросил человек в белом, накинутом поверх гражданской одежды халате. Спросил генерал Федоров.

Генерал Федоров!

Значит, все-таки он, Федоров!.. Что, наверное, гораздо лучше, чем если не Федоров. А может быть… Может быть, гораздо хуже…

— Очухался? После всех тех передряг?

— Значит, выходит, ты… Главврач этой больницы?

— Выходит, я. И не только этой.

— Что ты хочешь?

— Узнать о состоянии твоего здоровья. Как оно?

— Раз ложку самостоятельно держать могу, значит, нормальное. Что еще?

— Ты не любезен. Хотя я вытащил тебя из серьезной передряги. По твоей, между прочим, просьбе.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Обращайся, когда надо.

— А оплата?

— Какая оплата?

— По факту. По факту спасения. Сколько за это надо платить?

— Ни копейки.

— Я не про копейки. Я совсем про другую валюту.

— Про биты?

— В том числе.

— Битами, да, битами помочь придется. Если, конечно, ты захочешь.

— А если нет?

— Справимся сами. Общее направление поиска ты нам показал. Дальше только ленивый не разберется. Но если ты найдешь возможным нам помочь — будем благодарны.

Мягко стелил генерал Федоров. Слишком мягко. Если бы он начал торговлю, если бы что-нибудь требовал, было бы спокойней. Но он не требовал. Он ничего не требовал. Кроме информации, которая многого не стоила.

Чего же он добивается? Тем, что ничего не добивается?

Чего?!

В благородный порыв собеседника полковник не верил. В спецслужбах не бывает благородных людей. Бывают умные. Бывают жалостливые. Бывают дураки. Но не бывает благородных. Потому что работа в спецслужбах прямо противоречит проявлению подобного рода человеческих качеств.

Не мог быть генерал Федоров благородным. Или не мог быть генералом ГРУ.

— Я могу понять эти слова как освобождение от всяческих обязательств?

— Можешь.

— То есть я свободен?

— Нет. Пока не свободен. От гипса не свободен. А вот когда его снимут…

— Что будет? Когда снимут? — насторожился Зубанов.

— Надеюсь — радостное известие. Для тебя.

— Какое?

— Поправишься — узнаешь.

Нет, не прост генерал. Ох, не прост! Наобещал с три короба, а главного не сказал.

Наобещал, чтобы удержать нужного ему пациента здесь, в этой палате. Ведь тому, кто свободен, незачем бежать. Вера в счастливое будущее удерживает узника на месте надежней вооруженной охраны.

Может, в этом дело?

Но тогда зачем его здесь удерживать? Чем он может быть полезен генералу Федорову? Чем он хочет обрадовать его после снятия гипса? Чем?

Чем?..

Через месяц гипс сняли. И сразу явился генерал.

— Рад, что ты уже не больной. Что в нормальной форме…

— Чем ты меня хотел обрадовать?

— Действительно, хотел.

— Чем?

— Не терпится?

— Да. Уже целый месяц.

— Тогда начинаю радовать. У тебя появился шанс расквитаться со своими обидчиками.

— С какими?

— У тебя много обидчиков?

— Более чем достаточно.

— С последними обидчиками. С самыми последними. Которые упекли тебя в тюрьму.

— Как я могу с ними расквитаться?

— Кардинально. Раз и навсегда.

— В чистильщики меня прочите?