Практические расчеты без утопической подпитки делают жизнь скучной, бессмысленной и бездарной. Плох тот солдат, что не хочет стать генералом, и плох тот генерал, что не хочет завоевать столицу неприятеля. В 1760-м году наши казаки заняли на три дня Берлин, и хоть материального толку от этого наезда вышло немного, само событие, сам факт, пусть трехдневного, взятия прусской столицы обнаружил нечто такое, что не компенсируется никакими территориальными приобретениями.

Зачем носят в бой хоругви? Зачем развешивают флаги на башнях взятых городов? Зачем утрата знамени – куска цветной обшитой материи – считается позором худшим, нежели потеря пушек? – Все затем же, что в нашем отношении к знамени обнаруживается нечто практически бесполезное, но магически важное – сознание своей чести и славы.

В случае с турками это сознание, начиная с мая 1453-го года, неизбежно упиралось в утраченный Константинополь. Да, конечно, приобретение этого города, расположенного на берегу узкого пролива, по которому ни один корабль не пройдет без ведома здешних пушек, – очень выгодно: сама природа устроила здесь для обладателей Константинополя место таможенного досмотра. Так же удобно стояла когда-то на берегу другого пролива Троя. И так же, как взятие Трои в памяти греков осталось делом чести и славы, а не торговой выгоды, – так возвращение Константинополя в новую эру было одушевляющим подтекстом сухого практического действия.

«А по моему мнению, – говорил Алексей Орлов брату Григорию при начале нынешней войны, – если ехать, так уж ехать до Константинополя . И скажу так, как в грамоте государь Петр Первый сказал: а их, неверных магометан, согнать в поле и степи пустые и песчаные на прежние их жилища. А тут опять заведется благочестие, и скажем: слава Богу нашему Всемогущему!» (Соловьев. Кн. XIV. С. 290–291).

Нет нужды приписывать Алексею Орлову или Петру Первому, на чьи речи ссылался Орлов, или кому-нибудь еще честь изобретения сюжета об освобождении Константинополя. Это бродячий сюжет. Завязка его совершилась в мае 1453 года, и с тех пор любое военное движение в сторону турецких владений, независимо от его конкретных целей, должно было сеять надежду на его скорейшую кульминацию. Святые места или священные вещи – источники магической силы и власти, мысль о них определяет смысл жизни.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы практические военные планы 1768 года были совсем без фантазии. Решили поставить целью то, что не удавалось сделать самому Петру Первому, – выйти на Черное море и открыть себе свободное там мореплавание. Стали строить крепости в Азове и Таганроге. Одну из армий отправили за Днестр, в Молдавию, чтобы перекрыть туркам движение к польским границам. Братья Орловы предложили послать из Кронштадта вокруг Европы экспедицию в Средиземное море и поднять против турок православных подданных Порты – греков и балканских славян, страждущих от магометан. Алексей Орлов в ту пору находился в Италии; узнав о начале войны, он писал старшему брату в Петербург: «Я здесь нашел много людей единоверных, которые желают быть под командою нашею и служить в теперешнем случае против турок. Они храбры, любят меня и товарищей моих много за единоверие; все повеленное мною хотят делать. Выступайте с одного конца, а я бы с другого зачал» (Соловьев. Кн. XIV. С. 290–291).

При той разрухе во флоте, которая досталась Екатерине от царствования ее свекрови,[100] планировать морскую экспедицию из Балтийского моря в Средиземное могли только такие лихие гвардейцы, как Орловы; сделавшись после революции первостепенными государственными вельможами, они, конечно, остепенились, но своих размашистых привычек не утратили. Укрупнился масштаб: шесть лет назад они волновали петербургскую гвардию против голштинского ига, теперь готовы были поднять Грецию и Балканы против Порты.

Екатерина была страстная женщина, и диверсия в турецком тылу была решена. В июле 1769-го первая наша эскадра вышла из Кронштадта. За ней последовали две другие.

В августе наша армия за Днестром заняла Хотин – крепость, без штурма которой не начиналась ни одна война с турками. Осенью были взяты Яссы и Бухарест. Вся Молдавия присягнула Екатерине.

К февралю наши первые корабли доплыли до италийского берега, к месту встречи с Алексеем Орловым. Вид их был жалок и уныл. «Если б мы не с турками имели дело, – докладывал Орлов Екатерине, – всех бы легко передавили, не нужно б было много с ними драться, а только за ними гнаться» (Сб. РИО. Т. 10. С. 413). Но отступать было некуда и стыдно – Орлов принялся волновать греков. Наши корабли пошли к Морее, и начались бои за Элладу. Скоро оказалось – греки, даром что великие храбрецы на своих горных тропах, при виде превосходящего числа турецкого войска спасаются врассыпную. К лету 1770-го стало ясно, что зажечь Порту со стороны Архипелага нет возможности. Тогда Алексей Орлов решил спалить хотя бы турецкий флот.

Утром 24-го июня наша эскадра подошла к Хиосскому проливу и увидела турецкую флотилию. Конечно, Алексей Орлов предполагал, что у турок кораблей больше, чем у него, но вряд ли думал, что настолько больше. – В подобных случаях, когда наше маленькое войско оказывается перед лицом большего чужого, только три фактора приносят удачу: авось, не бойсь и ура. Посему отважились атаковать. Потопили адмиральский корабль неприятеля, и турки отступили, закрывшись в Чесменской бухте. Летописец иронизировал впоследствии: « в Архипелаге нашелся флот хуже русского» (Ключевский. Т. 5. С. 44). Какой был флот у турок, теперь уже не узнать, ибо в ночь с 25-го на 26-е июня он полностью выгорел от мужественных рук наших поджигателей.

Пока известие о чесменском пожаре шло в Петербург, командующий одной из наших армий Румянцев с двадцатью тысячами дважды побил превосходящих турок: 7-го июля прогнал восемьдесят тысяч неприятеля с речки Ларги при ее впадении в Прут, а 21-го июля – рассеял сто пятьдесят тысяч на реке Кагул.

Мы шли вперед. Турки отступали, теряя крепость за крепостью. Осенью 1770-го сдались Бендеры, Аккерман, Килия, Измаил. Григорий Орлов предлагал двинуться на Варну, а оттуда идти морем к Константинополю.

Тем временем стали склонять крымских татар отложиться от Турции. Татары удивились. Крымский хан говорил Петру Ивановичу Панину (брату Никиты Ивановича, командующему одной из наших армий): «Объясняешь, что твоя королева желает прежние вольности татарские доставить, но подобные слова тебе писать не должно. Мы сами себя знаем. Мы Портою совершенно во всем довольны и благоденствием наслаждаемся. А в прежние времена, когда мы еще независимы от Порты Оттоманской были, какие междоусобные брани и внутри Крымской области беспокойства происходили, все это пред светом явно; и потому прежние наши обыкновения за лучшие нам представлять какая тебе нужда?» (Соловьев. Кн. XIV. С. 355). Нужда была важная – прекратить татарские набеги на наши южные области. Последний такой набег сделал покойный хан Крым-Гирей в январе 1769-го.[101] Из Елисаветградской провинции тогда увели в полон до тысячи человек. В Крыму соображали, что свобода от родной по вере магометанской Порты – это путь к подданству иноверной России: урон всей ордынской жизни.