Все, что привлекало ее раньше, было неуловимым – пронзительность его взглядов, необъяснимо резкая восприимчивость, его ум, интеллект, сила. Когда Аластер вошел слишком глубоко и Оливия поморщилась, он сразу заметил это, его толчки стали менее глубокими. Когда он прикоснулся к странному, ноющему местечку, и она тихонько застонала, он услышал это и повторял то же движение до тех пор, пока ее ногти не стали царапать его спину, и из ее горла не вырвались какие-то непонятные животные звуки. Его неуловимые качества обратились в талант, с которым он занимался с ней любовью. Даже его жестокость доставляла Оливии удовольствие – она чувствовала его желание овладеть ею, его уверенную настойчивость…

Из Оливии рвался странный, безумный, опьяняющий смех: «И вы считаете, что я вас не знаю?» Она была целиком охвачена Аластером, и он овладевал ею так, что только она сама могла понять это. Впрочем, и он знал ее – он же видел ее, познал ее. И их наслаждение было плодом взаимных усилий – ее и его вместе.

Оливия сдавалась. Он шептал что-то ей на ухо, его щека прижалась к ее виску, а его слова были горячими и грубыми, и то, что они делали, было горячим и грубым – как и она сама. Оливия обезумела от его атаки, и ей до отчаяния не хотелось, чтобы это когда-нибудь прекратилось, потому что ее голод еще не был удовлетворен. Потому что с каждым толчком бедер его плоть задевала какое-то место в ее лоне, которое изнывало по этим коротким прикосновениям, сжималось и извивалось. Ощущения были более сильными, пугающими и прекрасными, чем те, что она испытала в библиотеке. Он собирался сломать в ней что-то, и процесс поломки стоил того, чтобы испытать мгновение победы, потому что это возрастающее отчаяние должно быть удовлетворено, должно быть…

На один миг Оливия оказалась на краю ужасного и чудесного обрыва, слыша неузнаваемые звуки, которые вырывались из ее собственной груди, и Аластер пил их, словно это была амброзия, а он изнывал от жажды. А потом он стал шептать ей на ухо что-то такое, чего она не понимала, указания, которым она не могла следовать:

– Давай же, – сказал он. – Давай, Оливия!

Ее тело сотрясла конвульсия, ее жадность наконец обрела материальное воплощение. Ее внутренние мышцы сжали его плоть, требуя еще и еще, а потом… наконец… это неистовство ослабло, и она ощутила себя обессиленной, вымотанной, но насытившейся.

Аластер издал долгий и низкий стон, а затем прижал ее к себе. Она поцеловала его плечо, соленое от пота. Он что-то пробормотал.

– Сладость, – сказал он, погладил ее щеку, и они остались лежать рядом в ночной темноте.

Бой часов с металлическим лязгом сообщил им, что уже половина первого ночи.

* * *

Аластеру хотелось что-то сказать, но нужные слова ускользали от него.

Его голос задрожит, если он все же заговорит. Он скажет что-то, о чем потом пожалеет.

Он погладил Оливию по руке, надеясь, что она прочтет в этом прикосновении все, что женщина хочет узнать, услышать в такое мгновение, сразу после такого…

Такого события? Нет, это слово не подходит для описания их соития. Марвику не приходило на ум ни единого слова, которое могло бы описать это. То, что между ними произошло, кажется, затронуло и его душу. Он почувствовал себя легче. Избавился от какого-то груза.

Аластер опустил лицо на ее затылок. Ее гладкая вытянутая спина всей длиной прижималась к его груди, а ее нежные ягодицы чуть отодвинулись от него. Он сдержал желание снова соединиться с нею. Герцог глубоко вздохнул, аромат ее тела затронул в нем что-то, и это что-то вопреки здравому смыслу стало увеличиваться. Очень скоро он будет готов вновь войти в нее.

Аластер приподнял голову, и ее волосы защекотали ему лоб. Он представил, что ее рука поглаживает его.

Человек, который был женат, должен знать возможности тела. Но Аластер не мог сравнивать одно с другим. Оливия – не Маргарет. Две женщины, два опыта, были настолько не похожи друг на друга, что, казалось, они даже не принадлежат к одному роду. Чем еще можно объяснить его нынешнюю неловкость, вызванную полной наготой, которая не имеет никакого отношения к обнаженности его тела?

Марвик не был уверен, что ему это по нраву. Он должен покончить с неуверенностью. Всевышний господь, неужели никогда не закончится время, когда человека перестанут тревожить неожиданные сюрпризы?

Сейчас сюрпризом был… пот. Он был слаще, чем у Аластера хватило бы желания описать его.

Он обхватил ее талию и затаил дыхание, когда ее рука накрыла его руку.

Интересно, кого, по мнению Оливии, она обнимает в темноте? Человека, о котором трубили все газеты? Или безумца, который, схватив пистолет, говорил об убийстве? Но рука, которую она сейчас держала в своей руке, принадлежала совершенно иному мужчине – такому, который внезапно почувствовал себя желторотым юнцом.

Возможно, его смятение вызвано обновлением. Он вновь постигает себя. И здесь, в постели, первый урок новой жизни был столь необычен и неожидан, что лучше его не описывать.

Оливия перевернулась лицом к нему. Не удержавшись, он смахнул со лба ее волосы, потому что она не сделает этого для него, и, как ни странно, это помогло ему унять желание, потому что он сделал это для нее.

Его глаза походили на темные водоемы, ее лицо – на кляксу.

– Я никогда… не делала этого, – промолвила Оливия.

– Знаю.

Она выдохнула, и воздух, вырвавшийся из ее легких, обжег ему грудь.

– Мне следовало спросить раньше… – Оливия говорила так тихо, что он едва мог расслышать ее слова. – Для меня… важно… не забеременеть. Только не так.

Он понял ее. После ее сбивчивого рассказа о детстве, осознавал Аластер, у Оливии была причина опасаться рождения еще одной незаконнорожденной души.

– Мое семя не попало в тебя, – сказал он. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

Ее голова дернулась – вероятно, то был неуклюжий кивок.

– Тогда я в безопасности. Да?

Как все просто… Его сердце наполнилось сочувствием.

Что он наделал, уложив ее в постель? Эту смелую, необычную девушку, которая не показывает своей боли…

Аластер отодвинулся, чтобы между ними появилось небольшое расстояние – не больше, чем на толщину пальца, но чересчур широко для его тела, потому что жадная плоть снова начала увеличиваться в размерах.

– Ты в безопасности, – спокойно промолвил он. – И завтра утром мы поедем в Алленз-Энд.

Она повернулась в его объятиях. Ее головка улеглась в ямочку на его плече. Марвик замер, лишившись присутствия духа. Ее вес был физической демонстрацией его вины. А потом, когда Оливия, вздохнув, поуютнее устроилась возле него, он начал испытывать какое-то иное, гораздо более опасное чувство.

Она лежала рядом, доверяя ему. И ее тело безупречно подходило к его телу.

«Все это ничего не значило, – хотелось ему предупредить Оливию. – Это было только для того, чтобы я получил удовольствие. Я ничего тебе не обещал. Я больше не из тех мужчин, которые дают обещания».