Петр II отвечал:

— Когда нужда потребует употреблять корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка.

Император уехал на охоту и долго не возвращался.

Андрей Иванович Остерман и сам прежде говорил государю о надобности скорого переезда в северную столицу, убеждал и Долгоруких склонить к тому Петра II. Но представления и убеждения его оставались без ответа: император редко видел его, с намерением уклонялся от свиданий с ним и, замечал К. И. Арсеньев, представления его считал обидною для себя докукою. Долгорукие же имели корыстные виды удерживать государя в Москве, следственно настояния Остермана не убеждали, а только раздражали их.

Положение Остермана становилось шатким. К тому же он поддерживал Левенвольде, к которому нерасположены были русские, частию за его намерение отстранить природных русских от управления и поставить иностранцев в исключительное обладание властью. В ту пору шел допрос лиц, проходящих по делу Меншикова. Некоторые из его друзей кивали на Левенвольде, как на подкапывающего под настоящее правительство.

Ненависть с Левенвольде переносилась и на воспитателя государя. Особенно это выказывал князь Иван Долгорукий. Он объявил себя врагом Остермана.

«Признаюсь, — извещал своего госсекретаря испанский посланник, — при этих придворных интригах, очень затруднительно положение иностранных министров, потому что всякий, кто объявляет себя другом Остермана, — враг князя Ивана Долгорукого, а Остерману тоже не нравится, когда угождают тому. При всем этом, я успел сделаться другом обоих, давая им знать, что я здесь вовсе не для того, чтобы мешаться в дела двора: я отношусь с бесконечным доверием к Долгорукому, с которым впрочем никогда не говорю о делах наиболее существенных; вижусь часто и с другим (т. е. Остерманом. — Л.А.), говорю с ним с величайшей откровенностью и уверен, что заслужил его искреннюю любовь».

Надо напомнить, до приезда в Россию нового посланника венского двора, дюк де Лириа цоддерживал пред русским государем интересы императора Карла VI наравне с интересами короля испанского. Петр II был благожелателен к нему. Наградил орденом Андрея Первозванного, присылал приглашения на все торжества, происходившие при дворе, сам не однажды навещал испанское посольство. Остерман решил воспользоваться этим.

В один из июньских дней испанского посланника посетил посланник Бланкенбурга — доверенный друг Остермана.

— Я знаю, как вы желаете добра этой монархии, — начал гость, — и никому не могу лучше открыть своего сердца, как вам, потому что вы вашим влиянием много можете способствовать к постановке здешних дел на хорошую ногу.

Оба помолчали, как бы размышляя над сказанным.

— Царю непременно нужно возвратиться в свою резиденцию в Петербург, — нарушил молчание гость. — Не только потому, что там ближе к другим государствам Европы, но и потому, что там будут на его глазах его флот и вновь завоеванные провинции, которым грозит гибель, если там не будет его величество лично. Русские же только и думают о том, как бы удержать царя здесь. Вы, — гость выдержал паузу, — можете повлиять на князя Ивана Долгорукого и убедить его возвратиться в Петербург. Я знаю о вашей дружбе с ним и никто лучше вас не может убедить его добрыми резонами согласиться на это, представив это его заслугою пред венским двором.

— Сказанное вами показалось мне основательным, — отвечал дюк де Лириа, — и я сделаю со своей стороны все для убеждения Долгорукого.

Испанский посланник понимал, гость прибыл по приказанию Остермана и выдавал его мысли за свои. Впрочем, зерно упало на благодатную почву.

«Русские желают возвратиться к своим древним нравам и единственное средство поправить здешние дела — это возвратить его царское величество в Санкт-Петербург» — такова была мысль самого дюка де Лириа. Тогда можно было бы решить вопрос и об оказании военного давления на Англию с помощью России.

Дюк де Лириа никогда не отступал от своих планов. С его подачи был распущен слух о том, что он предложит супружество сеньора инфанта Дон Карлоса с великой княжною Натальей Алексеевной.

Сестру государя так заняла эта, мысль, что когда она теперь видела дюка де Лириа, то относилась к нему (этого он не мог не отметить) с особенным вниманием. Было ясно, она желает этого бесконечно.

Посланник делал игру.

Наталья Алексеевна была больна, не выходила из комнаты, но дюку де Лириа передавали, что все ее разговоры вертятся на том, чтобы разузнать об обычаях и климате Испании. И если кто говорил ей, что Испания ей не понравится (она не хотела, чтоб об Испании ей говорили дурное, а только хорошее), она отвечала:

— Все равно, пусть только приезжает инфант Дон Карлос, тогда увидим.

И так как ей очень нравилось говорить об испанском дворе и о вещах Испании, это и делали ее придворные.

Пробный шар был пущен. Предложение могло быть принято и дюк де Лириа получил приказ королевской четы «поддерживать известное дело относительно инфанта Д. Карлоса». («Будьте покойны, — отвечал министру иностранных дел Испании посланник, — буду поступать по вашей инструкции с величайшим благоразумием, не навязываясь, не заходя далеко, не отталкивая прежде времени: не буду говорить ни да, ни нет»).

Расчет был прост: усилить благожелательность к делам Испании, ее религии. Интересы католической церкви были у дюка де Лириа едва ли не на первом месте.

В марте 1728 г., получив известие о выздоровлении испанского короля, он совершил Те Deum и благодарную мессу с такою торжественностью, какую только дозволяла маленькая католическая церковь, находившаяся в Немецкой слободе. Двое капуцинов с доминиканцем, капелланом испанского посольства, совершили службу, на которой присутствовал посланник со всеми своими людьми. («Я ни на пядь не отступлю для поддержания его (короля. — Л.А.) чести и авторитета и буду поддерживать их с возможною настойчивостью и всегда заставлю этих людей делать что нужно»).

Страстная неделя в Москве в католической церкви ранее не праздновалась. По настоянию дюка де Лириа испанский капеллан «с двумя капелланами графа Вратиславского и императорского резидента (строки из депеши испанского посланника. — Л.А.) ныне позаботились устроить в этой церкви монумент (соответствует нашей плащанице. — Л.А.), по Испанскому обычаю и такой, что заинтересовал как католиков, так и еретиков, которые приходили посмотреть наши службы, чем был я очень доволен: потому что, если и не обратятся, по крайней мере пусть видят наше благоговение, с которым мы служим Царю царей».

Через кардинала Бентиволно посланник выпросил у римского папы для своего капеллана, доминиканца отца Бернардо де-Рибера, титул апостольского миссионера. («Я просил этой милости, потому что, она возвышает капелланов Испанских министров в этой стране, и теперь они уже независимы ни от кого и могут в своей оратории отправлять все религиозные службы»).

Многое для понимания мыслей дюка де Лириа дает его письмо от 25 июня 1728 года к своему патрону: