– Пора познакомиться с боссом, – сказал Иванов Робсон.

Он вывел девочек из гаража. Воздух был прохладнее, чем внутри «фольксвагена» и в Вестминстерском куполе, подумала Луиза. На ней было только простое голубое матросское платье с короткими рукавами. Не то чтобы было холодно, больше похоже на свежий весенний денек.

Иванов поманил их вперед. Женевьева дважды щелкнула каблуками и проскользнула к нему. Их ожидал небольшой четырехместный джип с тентом в белую и красную полоску и рулевым колесом. С первым, какое Луиза увидела на этой планете. Она почувствовала себя увереннее, когда за руль сел Иванов. Они с Джен заняли задние сиденья, и машина тронулась в путь.

– А я думала, эти места вам незнакомы, – удивилась Луиза.

– Я их и не знаю. Мною руководят.

Луиза задала вопрос сетевому процессору, но ответа не получила. Иванов завез их в извилистый бетонный туннель, который тянулся сотни две ярдов, затем они внезапно вынырнули на солнечный свет. Джен чуть не задохнулась от восторга. Исследовательский купол покрывал кусок деревенской местности, и это была та Англия, которую они знали по учебникам истории: зеленые лужайки, испещренные лютиками и маргаритками, вьющиеся изгороди из боярышника, окаймляющие поросшие зарослями участки, небольшие лески ясеня, сосны и серебристой березы, растущие в долинах; гигантские конские каштаны и буки, рассыпанные по целым акрам парка. Лошади паслись на огороженных участках, а утки и розовые фламинго плескались в озере, окруженные лиловыми и белыми лилиями. В центре располагался деревенский дом, по сравнению с которым Криклейд выглядел безвкусным и претенциозным. На всех трех этажах стены были скреплены толстыми балками из черного дуба, расположенными по традиционным для эпохи Тюдоров диагоналям, хотя их трудно было разглядеть под массой топазовых и алых вьющихся роз. Окна из граненого освинцованного стекла были распахнуты, давая ленивому движению воздуха циркулировать по комнатам. Выложенная камнем дорожка вилась по аккуратной лужайке, которая была окружена бордюром из тщательно подрезанных кустов. Ряд старых тисов обозначал конец официального сада. С другой стороны был теннисный корт, где двое людей ударяли по мячу в продолжение завидно долгого периода.

Джип провез их по грубой дорожке к лужайкам и вокруг, к фасаду дома. Они повернули, въехали в кованые железные ворота и покатились по мшистой булыжной подъездной дорожке. По обе стороны от нее над зарослями травы камнем коварно падали вниз ласточки, перед тем как ринуться к свесу крыши, где скрывались их гнезда из охристой грязи. Деревянное крыльцо у парадной двери густо покрывала жимолость. Луиза только смогла увидеть, что кто-то ждал их среди падающих от растений теней.

– Мы домой приехали, – в восторге шепнула Женевьева.

Иванов остановил джип перед крыльцом.

– Теперь управляйтесь сами, – сказал он им.

Когда Луиза бросила на него взгляд, он смотрел прямо перед собой, крепко вцепившись в руль. Она как раз собиралась хлопнуть его по плечу, когда человек, ждавший на крыльце, шагнул вперед. Это был молодой человек, примерно того же возраста, что Джошуа, подумала Луиза. Но в тех местах, где лицо Джошуа было тощим и плоским, у этого оно было круглым. Однако человек был красив, с каштановыми волосами и большими зелеными глазами. Губы изогнулись в кривой улыбке. На нем был белый свитер для игры в крикет и теннисные шорты; голые ноги были обуты в легкие потертые парусиновые туфли на резиновой подошве с одним порванным шнурком.

Он протянул руку, тепло улыбнулся:

– Луиза, Женевьева. Наконец-то мы встретились, если можно снова использовать это избитое выражение. Добро пожаловать в мой дом.

Черный ньюфаундленд выбрался из дома и начал обнюхивать доски вокруг его ног.

– Кто вы? – спросила Луиза.

– Чарльз Монтгомери Дэвид Филтон-Асквит к вашим услугам. Но я бы предпочел, чтобы вы называли меня Чарли. Все здесь зовут меня так. Что справедливо.

Луиза нахмурилась, все еще не подавая ему руки, хотя едва ли он чем-то им угрожал. Точь-в-точь тип юного землевладельца, с какими она выросла, хотя, нужно признать, этот куда больше рисуется.

– Но кто вы такой? Я не понимаю. Это вы нас сюда вызвали?

– Боюсь, что так. Надеюсь, вы меня простите, но я подумал, что по сравнению с Лондоном вам здесь будет лучше. Именно теперь там не особенно весело.

– Но как? Каким образом вы нас вывезли при чрезвычайном положении? Вы что, полисмен?

– Не совсем, – он состроил гримасу сожаления. – Если точнее, вы могли бы сказать, я полагаю, что я правлю миром. Жаль, что я не слишком хорошо служу ему именно теперь. Все же – такова жизнь.

* * *

По другую сторону от старинного дома находился плавательный бассейн в форме удлиненной капли со стенами из крошечных белых и зеленых мраморных плиток. На полу из них была выложена мозаика – Мона Лиза. Луиза узнала эту картину, хотя не могла припомнить, чтобы женщина на оригинальном холсте выставляла напоказ левую грудь. Группа молодых людей резвилась в бассейне, с энтузиазмом брызгаясь, играя в поло большим розовым мячом по какими-то своим правилам.

Она сидела в мощеном йоркширским камнем патио вместе с Чарли. Джен, расслабилась за длинным дубовым столом, перед ней открывался чудесный вид за бассейном и лужайками. Дворецкий в белом пиджаке, прохладительный напиток в длинном бокале, там плавало много льда и фруктов. Женевьеве подали какой-то экстравагантный молочный коктейль, приправленный клубникой и мороженым, а Чарли мелкими глотками попивал джин с тоником. Луиза должна была признать, что все это было крайне цивилизованно.

– Значит, вы не президент и ничего такого в этом роде? – спросила она.

Чарли рассказывал им о разведке флота и ее иерархии.

– Ничего похожего. Я просто заведую делами безопасности по Западной Европе и действую согласованно с моими коллегами, чтобы сражаться с глобальными угрозами. Никто нас не избирал, мы имели возможность отменять структуру и природу разведки флота в тех случаях, когда континентальные правительства и Объединенные Нации вмешивались в Терцентрал. Так что мы включили себя туда.

– Это же было очень давно, – вспомнила Луиза.

– Началось с двадцать второго столетия. Интересные времена для жизни. В те денечки мы были куда более активны.

Чарли улыбнулся и сделал жест в сторону розового сада. Аккуратный заросший квадрат, разделенный на сегменты, каждый из которых засажен кустами роз другого цвета. Несколько биотехов, напоминающих черепах, медленно передвигались среди густых растений, их длинные цепкие шеи гордо тянулись кверху, позволяя им обрывать увядшие цветы.

– Это кусачковое устройство. Я держу двенадцать различных видов, чтобы они держали мое поместье в порядке. А всего их тут тысячи две.

– Но адамисты изгнали кусачковых из всех своих миров, – сказала Джен. – И первой была Земля.

– Публика не умеет их использовать, – объяснил Чарли. – А я умею. Кусачковые и их подобия – очень полезные технические приспособления, они дают Би-7 большое преимущество. Это та комбинация, которая позволила мне прожить шестьсот лет, не меняя имиджа, – гордым жестом он помахал перед собой рукой. – Это тридцать первое тело, в котором я живу. У меня есть способность к сродственной связи, она у меня появилась задолго до того, как начался эденизм. Сначала я пользовался нейросимбиозом, потом способность к связи была введена в мою ДНК. Некоторым образом метод бессмертия Би-7 использует разновидность эденистского конечного преобразования жизненной памяти. Они этим пользуются, чтобы перенестись в нейтральный слой своего обиталища. Я же, в свою очередь, использую его, чтобы трансформироваться в новое, сильное, молодое тело. Клон растет в сенсорной изоляции восемнадцать лет, его охраняют от любого намека на мысль во время развития. По существу, это опустошенный мозг, ожидающий, чтобы его наполнили. Когда приходит время, я просто монтирую ту память, какую хочу взять с собой, и передвигаю свою личность в новое тело. Старое немедленно подвергается уничтожению, давая таким образом процессу прямую непрерывность. Я даже складываю отбракованные части памяти в нейронные конструкции, так что по-настоящему ни один аспект моей жизни не оказывается потерянным.