Его фотографии Грэгор видел в Ру. Армин Жераль на них был чуть моложе, но его невозможно было не узнать.

Тавенгабар содрал марку с конверта, пришедшего из Галатдорского зверинца. Наверное, его выкинул кто-то из курсантов, у кого были родственники, работающие именно там. Тоже были такие родственники.

Оказалось, Сиш не просто обрадовался марке. Он читал о приключениях знаменитого охотника еще в детстве. Кроме множества статей, была целая книга о животных, которую написал кто-то из друзей Армина Жераля с ним в соавторстве. Отец – это тоже рассказал Тавенгабар – по-прежнему путешествовал, но все больше времени проводил на одном месте. В том самом столичном зверинце, которым ныне руководил.

Поступив в Корпус, Грэгор никому не рассказывал о своем происхождении, да и сам хотел забыть о нем. Он давно оставил идею найти отца. Но теперь… видимо, его теплая кровь взяла верх над холодной. Он сказал друзьям правду.

В те каникулы они поехали в столицу вчетвером: семья Паолино все равно пригласила приятелей сына на несколько дней. Пребывание – во многом из-за того, как принял курсантов юный Конор, – не слишком задалось и стало первым и последним. Но… кое-что важное было сделано именно тогда.

Они отправились в Галатдорский зверинец в первый же день, вчетвером. Юному престолонаследнику удалось убедить служителей, что у них запланирован не просто важный личный визит к управителю, а визит официальный. Во дворе административного корпуса трое друзей отстали, присев в глухой тени росших здесь старых деревьев. На светлое крыльцо Грэгор поднялся один. Вскоре он постучал в дверь.

Он никогда не воображал себе эту встречу. Может, поэтому не был ни взволнован, ни удивлен, когда отец сразу же, буквально с первого взгляда, его признал. Хотя когда Армин Жераль видел сына в последний раз, тот еще был младенцем и явно не имел ни заплетенных в косы черных волос, ни такого острого, надменного взгляда.

– Кстати, ты не плакал, когда родился. Молчал. Правда, когда я хотел схватить тебя за нос, ты сразу зашипел. – Это было немногое из рассказанного отцом в недолгой беседе.

Они сидели в его кабинете, завешанном фотографиями зверей и разным оружием. Вообще разговор был… пожалуй, никаким. Грэгор ни в чем не упрекал отца, а тот не оправдывался. Просто рассматривал сына с явным любопытством и время от времени усмехался в густую черную бороду. Усы были залихватски закручены, ярко-голубые глаза имели выражение живое, лукавое, но… мирное. Это не были глаза воина или хищника. Но Армина Жераля явно впечатлил путь, которым шел сын.

– Не забывай, как многие там полегли. Постарайся не стать просто тюремщиком. Но знаешь, я бы назвал вашу братию по-своему благородной. И, несомненно, породистой.

Так Грэгор убедился, что у отца и матери было кое-что общее, помимо него: дар невзначай подбрасывать хорошие советы.

Прощаясь, отец снял со стены одну из тяжелых, украшенных резьбой и инкрустацией дальнобойных винтовок, висевших прямо над столом. Подержал ее в руках, задумчиво оглядывая и будто прикидывая что-то. И наконец изрек:

– Знаешь, стреляя из всех этих стволов, я всегда использовал лишь патроны со снотворным. Но они точно так же способны убить. Вопрос лишь в выборе.

– Неужели всегда?

Они стояли друг напротив друга. Отец казался ненастоящим, точно изображение на марке. Широкоплечий, с большими, но ухоженными ладонями, любовно лежащими на прикладе. Зуллур освещал его, и он щурился. Его глаза будто бы искрились.

– Если зверь бешеный, его не стоит лечить. Просто пробей ему башку, Гор.

Так он обращался к нему во время разговора – выбрав сокращение, которое никто не использовал. Как ни странно, оно не резало уши. Отец подмигнул. Грэгор взял винтовку.

Сам он попросил у отца только одну вещь, и это произошло довольно спонтанно. С легкостью получив согласие, он попрощался и вернулся к друзьям.

В тот день на почтовой станции они стреляли из винтовки по пролетающим над перроном ржавозóбам – мелким птицам, гадившим на поезда так, что разъедало покрытия. Больше Грэгор никогда не напоминал о себе отцу. Только когда курсантам пришло время получать син-карты, он записал в графе «фамилия» то, что и приобрел вместе с отличным оружием.

«Жераль».

710-й юнтан от создания Син-Ан. Близится Перевеяние

Идя по улице от аджавелльской башни алопогонных, он вдыхал прохладный воздух и прикидывал, сколько времени займет путь на Аканар.

Ветер едва уловимо менялся.

Хава убегала через лесную чащу, под ее ногами хрустели сучья. На ветках клонившихся елей что-то светилось. Присмотревшись, Ева узнала фонари из той самой комнаты. Дюжины фонарей: некоторые пропадали в густой траве, другие висели на еловых макушках. Фонари горели ровно, указывая дорогу, потом вдруг разом вспыхнули красным, ослепили и…

– Просыпайся.

Это прикосновение к волосам Ева уже безошибочно узнавала даже сквозь сон. Успела привыкнуть к нему, хотя провела в Корпусе не так много времени. Девочка открыла глаза, еще до того как Рин Краусс тихо повторил:

– Просыпайся, моя ле.

За окном светало. Небо побелело, красные башни были отчетливо видны на его фоне, но казались какими-то приплюснутыми и чересчур резкими, будто неаккуратно вырезанными. Сгинули за облаками сестры Зуллура, слабо накрапывал дождь. Блеклого света, попадавшего в незашторенную комнату, было достаточно, чтобы увидеть: другие кровати пустуют, но не застелены.

– Я проспала занятия? Где все? Почему меня никто…

Она попыталась приподняться. Краусс, сидевший в изголовье, не дал этого сделать. Его рука соскользнула с макушки и сдавила ей плечо. Ева непонимающе дернулась. Пальцы сжались крепче.

– Все вышли, – тихо произнес офицер. – Решили, что я хочу по-особенному с тобой попрощаться и не счел нужным выбрать место получше… – он желчно усмехнулся. – В некотором смысле это так.

Он буравил ее тяжелым взглядом. Пальцы ослабили хватку. Ева не шевелилась; глядя снизу вверх и ощущая, как пересыхает в горле, она сдавленно шепнула:

– По… по-особенному?…

Она знала, о чем он. Точнее, догадывалась. Ей было известно: некоторые Сопровождающие и Вышестоящие офицеры не просто собирают кружки, но и в этих кружках выделяют кого-то… особенного. Преподносят этому человеку дорогие подарки, делают поблажки и еще… ну да, конечно. «По-особенному» прощаются с ним. Такие вещи устав не разрешал, но и запрещающего пункта не было. Это считалось вполне естественным. Как тренировки, сон, посещение занятий по интересам. Когда Нэсса однажды таинственным шепотом спросила Еву: «А ло Краусс давно тебя выбрал?», она уточнила: «Выбрал… для чего?». Шпринг смущенно хихикнула, пробормотав лишь: «Ну…». Ева поняла.