То ли от раздражения, то ли от усталости мои руки тряслись, и я не никак не мог поймать петлей гвоздь, чтобы водрузить обратно герб с кинжалами.

– Я не скоро вернусь, не бойся, – сказал Нео-Немо. – Осваивайся пока. А спустя время, может, и встретимся. Яйцами померимся.

– И что, если твои больше окажутся? – обернулся я. – Опять начнешь издеваться над местными?

– Почему нет? – Второй Падший едва заметно пожал плечами. – Веселиться же надо как-то. Не согласен?

Я вздохнул. Вытащил один из кинжалов, отбросил герб и двинулся к Нео. Тот понял, что я хочу сделать, резко отпрянул, даже руку вскинул, но не смог остановить мою. Я вонзил кинжал ему в горло.

– Извини, – сказал я. – Но лучше возвращайся на Землю.

Горячая кровь из артерии прыснула мне на руку, на плед, даже на подбородке я почувствовал теплые капли. Второй Падший захрипел, схватился за мою руку, да так и застыл. Взгляд серых глаз с меня не спускал, пока они не остекленели.

Так гадостно мне еще не было никогда.

Я нашел шкафчик-бар, достал бутылку с какой-то жидкостью янтарного цвета. Виски, наверное. В названиях алкоголя я не силен, да и написано было неразборчиво. Понятно, что Нео себе эти бутылки по памяти колдовал. Я плеснул в стакан, сел в кресло напротив убитого – наблюдать за происходящим. Но в лицо Второму Падшему старался не смотреть. Он медленно становился все прозрачнее и прозрачнее, пока не исчез совсем – вместе с одеждой. Только окровавленный плед остался лежать в кресле. Я взял кинжал, тщательно вытер его о чистый край пледа, вернул на перекрестье герба. На этот раз герб сел на гвоздь с первого раза. Видно, виски помог рукам не трястись.

Я вышел из дворца. Только тогда понял, как устал. Саднили раны, ноги подкашивались.

На дворе громоздилось битое стекло. В стороне перетаптывалась дворцовая обслуга, включая стражника, пропустившего меня в заветную дверь. Я кивнул ему и, стараясь не порезаться о стекло, вышел за стены замка.

Горы стекла. Горы. Они светились под лучами маленькой, но жгучей звезды. Переливались под ясным сиреневым небом. Фаншбы и готы извлекали из-под битого стекла погибших собратьев.

«Убрать бы это стекло, – подумал я, – одним заклинанием. Но сил не хватит».

Волшебники, Шайна и три гортванца, включая Кинсли, сидели на поляне у костра – ели и пили. Рядом с валькирией – которой, судя всему, было заметно лучше – возлежал изрядно покоцанный, но умиротворенный трухе. Лица людей и гортванцев были веселые. В отличие, наверное, от моего. Я вышел на поляну, и ко мне поспешили Литтия и Кинсли. Остальные повернули голову. Я обнял ведьму, хлопнул по плечу вечно хмурого оруженосца.

– Как ты? – спросила Литтия.

– Устал немного, – ответил я со вздохом.

– Садись, – почти приказал Кинсли и протянул диадему.

– Убери к вещам, – попросил я. – Пойду готов и фаншбов навещу. А то, если сяду сейчас, не встану.

– Вольта. – Шайна смотрела внимательно. У нее была рассечена левая бровь. Видимо, уже после чудесного своего спасения успела в бою отхватить, забияка. – Спасибо!

– Не мне, Кроннелю.

– Обоим вам. Хотя мне до задницы жаль, что не видела вашу драчку с Немо, – улыбнулась она и вновь отвернулась к костру.

По обращенным взглядам я понял, что большинство с ней согласны и ждут рассказа.

– Да что, – пожал я плечами, – в рукопашную дрались, без магии, без мечей.

– Потом расскажешь, – сказал Кинсли. – Через фин-фор туда не заглянуть, сам знаешь.

Я подошел к Кроннелю. Тот стоял поодаль, попивал что-то из керамической кружки. На меня не смотрел.

– Почему? – спросил я.

– Что «почему»? – усмехнулся он и, наконец, взглянул. – Почему спас ее?

– Почему пришел на помощь?

– Дурак потому что… – сказал он. – Не хотел своих без присмотра оставлять. А потом… Шут знает… Поверил, наверное, в вашу… в нашу победу. Хотя нет, – он мотнул головой, – сначала ввязался, а уже потом понял, что должны победить. Вот так. – Он ждал моей реакции.

– Спасибо, – едва слышно сказал я и хлопнул его по худому плечу.

– Не для тебя старался, – съязвил маг-подросток. – Для всех.

– Знаю. Вот за то и спасибо.

Готы встретили меня хмуро. Но без упреков. Они уже паковали вещи, стаскивали убитых в большую яму для погребального костра. Я нашел первого старейшину. Ну, я надеялся, что его, – уж больно лица у них были похожи.

– Что скажешь? – спросил я.

Гот только что закончил копать и стоял, опершись на лопату.

– Что сказать? – тоже спросил он. – Ты сделал то, что должен был. Мы сделали то, что должны были. Теперь по домам и зализывать раны памяти.

– Передай от меня поклон твоему народу. Скорблю вместе с вами.

Он не ответил.

Фаншбы, наоборот, веселились. Они были готовы идти до конца и теперь радовались и победе, и тому, что многие выжили.

Вождь и советники праздновали вместе со своими бойцами. Фаншбы пустили по кругу серебряный кубок размером с купель, и каждый, перед тем как отпить, произносил краткую речь, которая, почти всегда, вызывала громкую радость и ликование. Когда вождь Мангук увидел меня, спешно подошел, обхватил конечностями и стал радостно выкрикивать что-то. Потом спохватился и продолжил на русском:

– Мы… очень рады… что смогли… одолеть врага… могу… могучего врага. Эти звери, которых Второй Падший… выпустил из клетки… погрузили нас в… – Он повернулся к советнику, и тот что-то шепнул Мангуку. – В страх. Наши воины почти потеряли дух… – опять шепот советника, – присутствие духа. Но мы не дрогнули. А теперь… Ахугаухзе! – выкрикнул вождь то ли грузинскую фамилию, то ли название какого-то немецкого города.

После этого воздел надо мной огромную серебряную чашу, и окружающие стали что-то кричать на фаншбском наречии. Наверное, хвалу мне пели. Я почувствовал, как кровь прилила к лицу, и под серебряной купелью стоял, наверное, красномордый от смущения. Как я понял, от меня требовалось что-то сказать и тоже отпить из чаши. Мне протянули купель, и все замолкли в трепетном ожидании. Я мысленно перекрестился, надеясь, что в чаше не навар из насекомых или еще что-нибудь почище. Слов не было, и, что сказать, я не знал. Вспомнился легендарный тост Шарикова: «Желаю, чтобы все!»

– Мы смогли победить, – тихо сказал я, а кто-то из фаншбов стал быстро переводить тем, кто не знал русского. – Мы должны были это сделать, и мы это сделали. Отныне ни вам, ни вашим детям бояться нечего.

Мне стало противно от самого себя. Хотел попроще сказать, а получилось пафосно.

– Пусть всегда будет Сабо! Пусть всегда будет небо! Пусть всегда будут мамы! Пусть всегда будем мы! – закончил я и, зажмурившись, отпил из чары.