– Ее вкус, – ответил Уилл, – ощущался как длительная последовательность разных вкусов. Вернее, последовательность вариаций на главную тему риса, куркумы, красного перца, цукини и еще каких-то листьев, которых я не узнаю. Любопытно, что вкус не остается неизменным. Никогда не замечал такого прежде.

– И пока вы концентрировали внимание на этом, то на какое-то время были избавлены от повседневных мыслей, воспоминаний, ожиданий и набора глупых понятий – то есть от всяких признаков себя самого.

– А разве ощущение вкуса – это не проявления меня?

Шанта посмотрела в противоположный конец стола на своего мужа.

– Что бы ты на это ответил, Виджайя?

– Что касается меня, то я сказал бы, что это нечто среднее между мной и не-мной. Поглощение пищи – это момент, когда не-я делаю что-то полезное для всего организма. Но я в то же время – это я, хорошо сознающий, что происходит. И в этом смысл молитвы как процесса пережевывания пищи – сделать так, чтобы я лучше осознавал то, что не является мной.

– Очень внятно, – прокомментировал Уилл. – Но в таком случае в чем смысл смысла?

На этот раз ответила сама Шанта.

– Смысл смысла, – сказала она, – состоит в том, что, когда вы учитесь обращать более пристальное внимание на то, что составляет не-вас в вашем окружении (в данном случае на еду), как и на то, что не является вами внутри вашего собственного организма (это привнесенные извне вкусовые ощущения), вы можете внезапно открыть не-себя в самых глубинах сознания. Или, быть может, – продолжала Шанта, – это лучше выразить иначе, подойдя к вопросу с противоположной стороны. Не-вам в глубинах вашего сознания станет легче дать знать о своем существовании, если вы научитесь обращать больше внимания на не-себя в чисто физиологическом отношении… – Ее прервал грохот, за которым последовал плач одного из близнецов. – После чего, – продолжала она, убрав с пола разбитую миску и рассыпавшуюся еду, – невольно переходишь к проблеме «я и не-я» у человечков, рост которых пока не превышает сорока двух дюймов. Приз в размере шестидесяти четырех тысяч кроров[67] рупий будет немедленно выдан тому, кто предложит надежное решение.

Она промокнула ребенку глаза, заставила высморкаться, поцеловала и отошла к плите, чтобы наполнить рисом другую миску.

– У кого какие еще дела на сегодня? – спросил Виджайя, когда обед закончился.

– Наша очередь заниматься пугалами, – с важным видом отозвался Том Кришна.

– Да, в поле ниже школы, – добавила Мэри Сароджини.

– Тогда я отвезу вас туда на машине, – сказал Виджайя и повернулся к Уиллу. – Не хотите поехать с нами?

Уилл кивнул.

– И если это не запрещено, – попросил он, – мне хотелось бы осмотреть школу, если уж мы будем рядом. Быть может, посидеть на одном из уроков.

Шанта помахала им рукой на прощание с веранды, и через несколько минут они подошли к припаркованному джипу.

– Школа расположена в другом конце деревни, – объяснил Виджайя, запуская двигатель. – Нам придется воспользоваться объездной дорогой. Она ведет сначала вниз, а потом снова поднимается в гору.

Они спустились мимо террас с полями риса, кукурузы и сладкого картофеля, немного проехали прямо, где с одной стороны тянулся мутный пруд для разведения рыбы, а с другой – сад из хлебных деревьев, а затем дорога действительно пошла вверх, минуя другие поля – зеленеющие или золотистые, – пока не показалось белое и просторное здание школы, стоявшее в тени высоких деревьев.

– А там, еще ниже – наши пугала, – сказала Мэри Сароджини.

Уилл посмотрел в указанном ею направлении. Ближнее из полей на террасах было покрыто желтым рисом, почти готовым для уборки. Два маленьких мальчика в розовых набедренных повязках и такая же малютка-девочка в синей юбке по очереди дергали за веревки, приводившие в движение кукол в человеческий рост, привязанных к шестам по обеим сторонам поля. Причем деревянные марионетки были не только искусно вырезаны, но и облачены не в тряпье, а в превосходного качества драпировки. Уилл не мог не удивиться, увидев такое.

– Даже Соломон во всем своем величии, – воскликнул он, – не мог себе позволить таких роскошных одеяний!

Но Соломон, подумал он потом, был всего-навсего царем; а эти великолепные пугала принадлежали к существам более высокого порядка. Одно олицетворяло Грядущего Будду. Второе, на редкость веселое, представляло собой ист-индийскую версию Бога Отца, каким он запечатлен в Сикстинской капелле над только что созданным Адамом. С каждым движением веревок Грядущий Будда дергал головой, его ноги расплетались из позы лотоса и изображали краткое фанданго в воздухе, а потом скрещивались снова, успокаивались ненадолго, пока новый рывок веревки не выводил куклу из состояния медитации. Бог Отец тем временем размахивал вытянутой рукой и покачивал длинным пальцем в предостерегающем жесте, открывал и закрывал рот, обрамленный усами и бородой из конского волоса, и вращал парой глаз, которые, сделанные из стекла, так сверкали на солнце, что отпугнули бы любую птицу, которая бы осмелилась покуситься на рисовые зерна. Легкий ветерок непрерывно колыхал его накидку – ярко-желтую с пестрыми изображениями тигров и обезьян в коричневых, белых и черных тонах. А блистательное одеяние Будды из красного и оранжевого искусственного шелка трепетало на нем, заставляя звенеть десятки крошечных серебристых колокольчиков.

– И у вас все пугала такие? – спросил Уилл.

– Это была идея Старого Раджи, – ответил Виджайя. – Он хотел таким образом показать детям, что все божества созданы нашими руками, и только мы сами дергаем за те веревочки, которые наделяют их властью управлять нами.

– Мы можем заставить их плясать, – сказал Том Кришна, – выделывать разные трюки.

И он радостно рассмеялся.

Виджайя протянул свою мощную руку и потрепал мальчика по кудрявой голове:

– Вот это правильный настрой! – А потом вновь обратился к Уиллу. – Я цитирую: «боги». Конец цитаты, – сказал он, откровенно пародируя стиль Старого Раджи. – Их великая роль, помимо того что они отпугивают птиц и – я цитирую – «грешников», конец цитаты, а по временам, вероятно, поднимают настроение упавшим духом, состоит в том, что они возвышаются на шестах, и на них хочется смотреть. А любой, кто поднимает взгляд, не может не заметить простирающегося за ними неба. А что есть небо? Воздух, в котором рассеян свет, скажете вы. Но ведь оно также является символом безграничной и (уж извините за метафору) беременной пустоты, из которой в нашу вселенную, какой мы ее знаем или только думаем, что знаем, приходит все – и живая, и мертвая материи. И создатели кукол, и сами божественные марионетки.

Мэри Сароджини, внимательно его слушавшая, закивала.

– Отец любил говорить, – осмелилась вмешаться в разговор она, – что смотреть на птиц в небе даже лучше, чем на само небо. Птицы – не небылицы, так он говорил. Не пустые слова. Птицы реальны. Так же реальны, как само небо.