Пока они добирались от Натчеза до Билокси, у нее была уйма времени, чтобы спокойно обо всем поразмыслить. Кроме того, она успела горько пожалеть, что не захватила с собой ничего из одежды. Если бы они ехали из Натчеза в Новый Орлеан, а оттуда пароходом в Билокси, дорога заняла бы гораздо меньше времени. Но Роберт Сомертон приехал в город в роскошном экипаже и желал непременно возвратиться тем же способом. По дороге они пару раз останавливались на ночлег, один раз прямо возле дороги, другой — в какой-то гостинице сомнительного вида. Неизвестно, что лучше, мрачно подумала она.

Было жарко и пыльно, но, казалось, отца это совершенно не заботило. Постепенно нос его и щеки приобрели багрово-фиолетовый оттенок, но палящие лучи солнца вряд ли были в этом виноваты. Скорее это объяснялось тем, что он то и дело прикладывался к плоской серебряной фляжке. Как только они добрались до Жемчужной реки, как ему пришло в голову попробовать переправиться задаром. Он поднял паромщика на смех, объявив, что с легкостью перепьет его. Случись состояться подобному пари — и оба участника, мертвецки пьяные, закончили бы день под столом. Но тут его дочь возмутилась и так открыто выразила свое отношение к происходящему, что Сомертону пришлось сдаться и заплатить.

Понемногу она заметила, что, как правило, после обильного обеда настроение его неизменно улучшалось. Она по-прежнему приходила в изумление по поводу его нескончаемого репертуара: он мог часами напролет читать ей на память стихотворения и целые поэмы, причем делал это превосходно и даже его резковатый английский выговор немного смягчался, когда он нараспев произносил строфу за строфой. А после того, как язык у него начинал заплетаться, Роберт переходил к воспоминаниям из собственной жизни, весьма фривольным и как-то плохо вязавшимися с его статусом богатого торговца. Закончив очередную историю, он имел обыкновение величаво простирать вперед руки и с пафосом произносить одну и ту же фразу — Это было до того, дитя мое, как я встретил твою мать!

После этого он обычно впадал в сонную одурь и принимался сочно похрапывать, убаюканный мерным стуком колес уютного экипажа, так что дочери приходилось толчком приводить его в чувство. Ах, как бы ей хотелось тоже забыться сном хоть не надолго! Но все напрасно — стоило закрыть глаза, как тут же перед глазами вставал Эштон. Образ его преследовал ее дни и ночи напролет, занимая днем все ее мысли, а ночью она боялась уснуть, потому что он и во сне не давал ей покоя. А может быть, все это было лишь потому, что она утратила собственные воспоминания. Все, что осталось у нее в памяти, это не события ее прошлой жизни, а лишь недолгая череда счастливых дней, когда они с Эштоном любили друг друга. Во всяком случае, сколько она не старалась направить свои мысли в другую сторону, все было напрасно.

На третий день путешествия она совсем пала духом. Ее измотанные нервы отказывались продолжать эту бесконечную борьбу с собственными чувствами. Она намеренно поставила перед собой задачу постараться воспринимать сидящего рядом мужчину в качестве родного отца и все это время старательно отгоняла в сторону неизбежные сомнения, не мог ли он ошибиться. В то же самое время она повторяла вновь и вновь, что она — Ленора. В концов, кому же не знать, кто она на самом деле, как не ее родному отцу?! Однако же, брезгливо наблюдая за ним, когда он заплетающимся языком нес всякую чушь, она невольно задавалась вопросом: а можно ли вообще верить этому человеку? Да и помнит ли он сам, кто она такая?!

Только усилием воли она могла заставить себя откликаться на имя Ленора. Но даже это не могло отвлечь ее от мучительных сомнений, которые грызли ей душу. Эта внутренняя борьбы скоро окончательно вымотала ее. К тому времени, как их экипаж подкатил к огромному особняку на побережье и свернул на извилистую дорожку, ведущую к дому, она была совершенно измотана и телом, и душой.

Роберт Сомертон кое-как выбрался на землю и подал ей руку, чтобы помочь выйти из экипажа. Навстречу уже торопилась служанка. Ленора позволила ему взять ее за руку, но при этом отвернулась, избегая его взгляда, и быстрыми шагами направилась к дому. Перед ее удивленным взором появился прелестный двухэтажный особняк с широким крыльцом. Тяжелые темно-зеленые шторы прикрывали высокие французские окна[1]по обе стороны от входа. Пространство между квадратными колоннами занимали деревянные перила, такие же широкие перила были на винтовой лестнице, которая вела к веранде. Дом, хотя и не отличался таким великолепием, как Белль Шен, все-таки был достаточно красив, и при виде его она почувствовала странное облегчение, словно он обещал ей покой и безопасность.

Пока Ленора поднималась по ступенькам, служанка весело улыбнулась ей и присела в глубоком реверансе. Прикинув про себя, она решила, что та на добрый десяток лет старше ее, но женщина так суетилась и бегала вокруг нее, будто в ее распоряжении был секрет вечной молодости. На лице ее сияла приветливая улыбка, в голубых глазах светилась доброта и мягкий юмор.

— Меня зовут Меган, мэм, — объявила она. — Мистер Синклер нанял меня, чтобы присматривать за домом, если вы не возражаете, мэм.

— Мистер Синклер? — Ленора удивленно изогнула тонкую бровь. — А я и не знала, что мистер Синклер был так любезен, чтобы побеспокоиться об этом. Или он заправляет всем домом?

Ее замечание, по-видимому, смутило служанку, но ненадолго.

— Но, мэм, ведь это же ваш дом! Что же странного в том, что ваш супруг позаботился об этом, пока вас не было?

Ленора остановилась на ступеньках, поджидая отца, и бросила на него подозрительный взгляд. Она хорошо помнила его обещание, что в доме не будет никого, кроме них обоих и слуг.

Откашлявшись и прочистив горло, Роберт поспешил успокоить дочь.

— Малькольм пообещал, что ноги его здесь не будет, так что, как видишь, ты зря волнуешься, Ленора.

— Надеюсь, что так оно и есть, — В голосе ее не было и намека на дочернюю почтительность, но она всегда ненавидела, когда ее против воли втягивали в темные махинации. — Я ведь уже предупреждала — мне нужно время, чтобы хорошенько во всем разобраться, — едва закончив, она вдруг усмехнулась, припомнив, сколько раз за последнее время она повторяла эти слова. Всю долгую дорогу, пока они добирались сюда, отец ее без устали пел хвалы молодому человеку, будто нарочно стараясь подготовить ее к мысли о неизбежности их будущей супружеской жизни. Но ей до сих пор была противна даже мысль о близости с Малькольмом, ведь ее сердце по-прежнему принадлежало одному Эштону. Должно будет пройти немало времени, вдруг со страхом поняла она, прежде чем она обретет свободу.

— Пожалуйте в дом, мэм, — вежливо произнесла служанка. — Вы ведь приехали издалека. Думаю, от усталости у вас все косточки ноют.

Служанка придержала дверь и Ленора вошла в холл. Остановившись на пороге, чтобы дать глазам немного привыкнуть к царившему в дому полумраку. Но стоило ей только оглядеться, как судорогой страха скрутило желудок — у нее не осталось ни малейших сомнений в том, что она когда-то бывала здесь и не раз. Вдоль всего здания шел узкий коридор, лестница начиналась у одной стены, затем делала крутой поворот и заканчивалась у другой на уровне второго этажа. Все здесь говорило о несомненном вкусе — мебели было немного, но вся она была выдержана в спокойных, неярких тонах, которые создавали ощущение простора, до краев наполненного светом и воздухом. Деревянный пол в коридоре и комнатах был устлан разноцветными коврами. Справа от нее была дверь в огромную комнату, сплошь заставленную диванами, креслами и столиками — по-видимому, гостиную. Напротив, через холл, в середине роскошного бледно-розового персидского ковра стояли стол и стулья. Судя по всему, это была столовая.