От Азолана к виконту де Вальмону

Сударь! Согласно вашему приказанию, я, как только получил ваше письмо, отправился к господину Бертрану, который и передал мне двадцать пять луидоров, как вы распорядились. Я попросил его дать мне еще два для Филиппа, которому я велел тотчас же выезжать, как вы изволили мне написать, и у которого денег не было. Но господин ваш поверенный отказал мне в этом, сказав, что на этот счет от вас распоряжения нет. Поэтому я вынужден был дать Филиппу из своих денег, и если на то будет ваша милость, вы мне их зачтете.

Филипп уехал вчера вечером. Я строго-настрого наказал ему не отлучаться из придорожного кабачка, чтобы его всегда можно было найти, ежели бы он понадобился.

После того я немедленно отправился к госпоже президентше, чтобы повидать мадемуазель Жюли, но ее не было дома, и я поговорил только с Ла-Флером, от которого ничего узнать не смог, так как после своего приезда он бывал в доме лишь в часы трапез. Всю службу нес второй лакей, а вам, сударь, известно, что его я не знаю. Но сегодня я снова занялся этим делом.

Утром я опять зашел к мадемуазель Жюли, и она, по-видимому, была мне очень рада. Я спросил ее о причине возвращения ее хозяйки, но она сказала, что ничего об этом не знает, и я думаю, что она говорит правду. Я упрекнул ее за то, что она не предупредила меня о своем отъезде, но она стала уверять, что сама узнала о нем лишь накануне вечером, когда пришла помочь своей госпоже раздеться на ночь. Таким образом, бедняжка всю ночь укладывала вещи и спала не более двух часов. Из комнаты госпожи она вышла лишь во втором часу ночи, и в это время та еще только принималась что-то писать.

Утром перед самым отъездом госпожа де Турвель вручила привратнику замка какое-то письмо. Мадемуазель Жюли не знает, кому оно было адресовано. Она говорит, что, может быть, вашей милости, но вы ничего не изволили мне сказать.

В дороге лицо у госпожи де Турвель все время скрыто было капюшоном, и поэтому его не было видно. Но мадемуазель Жюли почти уверена, что она часто плакала. Пока они ехали, она не произнесла ни слова и не пожелала остановиться в ***[52], как сделала на пути в замок, что не очень-то понравилось мадемуазель Жюли, которая уехала, не позавтракав. Но, как я ей сказал, на то уж господская воля.

По приезде госпожа де Турвель тотчас же легла, но оставалась в постели всего часа два. Встав, она вызвала к себе швейцара и велела никого не принимать. Одеваться она не стала. Она вышла к обеду, но съела только немного супа и тотчас же встала из-за стола. Кофе ей подали в спальню, и тогда же к ней зашла мадемуазель Жюли. Она застала свою хозяйку за разборкой бумаг в секретере и увидела, что это все были письма. Готов поручиться – письма вашей милости. А из трех, которые пришли днем, одно она не выпускала из рук до самого вечера! Я уверен, что и оно от вашей милости. Но почему же она тогда взяла да уехала? Меня это удивляет. Впрочем, ваша милость, наверно, изволите это знать, и к тому же это не мое дело.

После обеда госпожа президентша прошла в библиотеку, взяла две книги и отнесла их в свой будуар. Но мадемуазель Жюли уверяет, что за весь день она и пятнадцати минут не смотрела в книгу, а все перечитывала то письмо да мечтала, подперев щеку рукой. Так как мне пришло в голову, что вашей милости приятно было бы знать, что это за книги, а мадемуазель Жюли сказать мне не сумела, я попросил сегодня провести меня в библиотеку под тем предлогом, будто я хочу ее осмотреть. На полках не хватает лишь двух книг: одна – это второй том «Христианских мыслей»[53], а другая – первый том произведения под названием «Кларисса»[54]. Пишу так, как там значится. Вы, может быть, сами изволите догадаться, что это такое.

Вчера вечером госпожа де Турвель не ужинала, она пила только чай.

Сегодня утром она очень рано позвонила, велела тотчас же подать лошадей, и не было еще девяти часов, как она слушала у Фельянов обедню[55]. Хотела также исповедоваться, но духовник ее отсутствовал; он вернется только через неделю или через десять дней. Мне кажется, что и об этом следует доложить вашей милости.

Потом она вернулась домой, позавтракала, а затем села что-то писать и занималась этим около часа. Вскоре мне представился случай сделать то, что так желательно было вашей милости: письма на почту отнес я. Писем госпоже де Воланж не обнаружилось, но одно я все же посылаю вам, сударь, – письмо господину президенту; мне казалось, что оно должно быть наиболее интересным. Имелось и письмо на имя госпожи де Розмонд, но я подумал, что ваша милость всегда сможете прочесть его, если пожелаете, и потому отправил. Впрочем, вашей милости и без того все станет известно, так как госпожа президентша написала и вам. В дальнейшем я смогу получать все письма, с которыми пожелает ознакомиться ваша милость. Ибо слугам почти всегда их передает мадемуазель Жюли, а она уверяет меня, что из симпатии ко мне, а также к вашей милости охотно сделает все, что я захочу.

Она даже не захотела брать денег, которые я ей предложил. Но я думаю, ваша милость не откажетесь сделать ей какой-нибудь подарочек, и, если вам будет угодно, я без труда узнаю, что доставило бы ей удовольствие.

Надеюсь, ваша милость не скажете, что я нерадиво служу вам, и мне очень хотелось бы оправдаться от упреков, которые вы изволили мне сделать. Если я не знал об отъезде госпожи президентши, то как раз по причине моего пылкого желания послужить вашей милости, – оно-то и заставило меня выехать в три часа пополуночи, и я не смог повидать мадемуазель Жюли накануне вечером, как обычно, так как отправился ночевать во флигель для приезжей прислуги, чтобы не разбудить никого в замке.

Что до упрека вашей милости насчет моего частого безденежья, так оно происходит оттого, что, во-первых, я люблю, как вы сами изволите видеть, содержать себя в чистоте, а во-вторых, надо же поддерживать честь ливреи, которую носишь. Я, конечно, знаю, что мне следовало бы хоть немножко откладывать на черный день, но я целиком полагаюсь на щедрость вашей милости, как очень доброго господина.