Кто никак не вписывался в эту картину, так это некая Кларабелла Мейпс, проживавшая в доме номер три по Тортес-лейн. Единственная известная Питту улица с таким названием была грязным переулком в районе Сент-Джайлс, то есть в той части Лондона, где особам вроде Сибиллы Марч делать совершенно нечего. Возможно, адрес этот был связан с благотворительной деятельностью, которой занималась покойная. Там мог находиться или сиротский приют, или работный дом. Выяснить это для Питта было делом профессиональной чести, пусть даже в конце концов его труды обернутся напрасной тратой времени — собственно говоря, начальник так ему и сказал. И тем не менее Питт решил нанести визит в дом номер три по Тортес-лейн. Нельзя исключать вероятность того, что миссис Кларабелле Мейпс известно нечто такое, что хотя бы на шаг приблизит его к пониманию того, кто они такие, эти Марчи.

Большая часть улочек Сент-Джайлса были слишком узки, чтобы по ним мог проехать кеб, поэтому, не доехав примерно с полмили до нужного ему адреса, Питт отпустил извозчика, а сам пошел пешком. Дома вдоль улиц были старые и обшарпанные, верхние этажи нависали над нижними. В воздухе стояло густое зловоние сточных канав. Мимо Питта, зажав под мышкой папки с документами, спешили какие-то тощие клерки в цилиндрах и в брюках, лоснившихся на седалище. Шаркая ногами, Томасу почтительно уступил дорогу старик в очках в проволочной оправе.

Солнце нещадно светило с казавшегося плоским неба, в воздухе было ни ветерка, который бы разогнал запах копоти и дыма. Какой-то одноногий инвалид на костылях продавал спички, оборванный мальчишка держал поднос со шнурками, малолетняя девочка предлагала самодельную детскую одежду. Питт купил у нее пару вещей. Его собственным детям они были бы малы, но, глядя на нее, сердце его обливалось кровью, и он не смог пройти мимо. Впрочем, сыщик прекрасно знал, что, наверное, он один такой — мимо девочки, даже на нее не глядя, сегодня пройдет не один десяток людей, а завтра, может быть, еще больше, и, что самое главное, с этим невозможно ничего поделать.

Громко грохоча колесами по булыжной мостовой, уличный торговец толкал вдоль улицы тележку с овощами. Зажав в кулаке несколько полученных от Питта монеток, девочка тотчас подошла к нему, чтобы купить овощей, которые положила в передник.

Неужели Юстас Марч, рассуждал тем временем Питт, действительно убил Джорджа, чтобы сохранить в тайне связь с собственной снохой? А когда та заподозрила его, убил и ее? Томас был готов в это поверить. В Юстасе его возмущало и оскорбляло практически все: высокомерие, наплевательское отношение к другим людям, бесчувствие к их нуждам или страданиям, снисходительный тон, напыщенность, преувеличенное чувство собственной значимости. Впрочем, наверное, то же самое можно сказать практически обо всех представителях его класса, честолюбивых патриархах семейств, для которых единственным мерилом человека были кошелек и положение в обществе. Нет, Юстас скорее исполнен чванства и самомнения, нежели злобы.

Большую часть времени мистер Марч пребывал в уверенности, что его мнение — это истина в последней инстанции, причем мнение обо всем на свете, даже если дело касалось ничего не значащих мелочей. А вот склонности к насилию или внутреннего страха Питт в нем не чувствовал. Не похоже, чтобы такой человек, как Юстас, решился бы на двойное убийство, тем более в собственном доме. Но как быть с жутковатой историей, которую поведала ему Шарлотта? О том, как ей на лестнице, вся забрызганная кровью, навстречу попалась Тэсси? Несмотря на все протесты жены, Томас все еще был не до конца уверен, что ей это не привиделось — уж слишком здесь попахивало фантасмагорией. Или же в тусклом свете газовых фонарей она с испугу приняла за кровь темные пятна обыкновенной воды или вина… Тем более что в полицию сведений ни о какой поножовщине не поступало. Если, конечно, не считать жуткого убийства в Блумсбери. С другой стороны, нет никаких оснований полагать, что Тэсси хотя бы как-то к нему причастна.

Впрочем, пока инспектор шагал по узким грязным улочкам в направлении Тортес-лейн, ему в голову пришла другая идея: что, если эта Кларабелла Мейпс занимается абортами и Сибилла достала ее адрес для Тэсси, и тогда то, что видела той ночью Шарлотта, — это последствия наспех сделанной операции? То, что она по ошибке приняла за выражение блаженства, на самом деле было гримасой боли, к которой примешивалась горьковатая радость по поводу того, что самое страшное позади: она снова дома, и про ее позор никто не узнает.

Мысль эта была ему неприятна, и он всей душой надеялся, что на самом деле все не так. Увы, Томас слишком хорошо знал все слабости человеческой натуры, чтобы совершенно вычеркнуть такую вероятность.

Второй возможный ответ проистекал из романа Джорджа и Сибиллы. Несмотря на утверждения Юстаса, что, пока ему не стало известно про ребенка, Уильям хотел развестись с Сибиллой. Поэтому он вполне мог выступить в роли оскорбленного мужа. Но нет, Питту с трудом верилось, что такой человек, как Уильям, был способен убить своего нерожденного младенца, пусть даже пребывая в ярости по поводу неверности жены. С другой стороны, ему, Питту, не известно, насколько испортились отношения между супругами. Вдруг им двигало самое примитивное тщеславие и глупое желание доказать свою власть? А если это был ребенок Юстаса, а отнюдь не Уильяма? Что тогда?

Впрочем, нет: будь это так и знай об этом Уильям, он скорее убил бы собственного отца, а не Джорджа. Более того, считал бы, что совершил правое дело. И, наверное, нашлось бы немало тех, кто — независимо от того, что говорило бы по этому поводу общество, — в душе согласились бы с ним.

И еще, известие о беременности предшествовало появлению в доме Джорджа, что полностью обеляло его в глазах окружающих.

Оставались Эмили и Джек Рэдли. Эти двое могли действовать как сообща, так и поодиночке, движимые не то любовью, не то алчностью, не то тем и другим. Что касается Эмили, то Питт отказывался рассматривать ее в качестве возможной подозреваемой — по крайней мере, откладывал ее кандидатуру на крайний случай, когда у него не будет иного выхода. И если это произойдет, видит Бог, пусть Шарлотта узнает обо всем сама, лишь бы только не ему сообщать ей дурное известие.

Питт завернул за последний угол и оказался на Тортес-лейн. Это была убогая, узкая улочка, как и все другие в этой части Лондона, узнать которую мог только тот, кто чувствовал себя в этом лабиринте грязных, вонючих закоулков как дома. Тот, кто умел читать его запахи, кто едва ли не кожей ощущал родственную связь с его нависшими над мостовой верхними этажами и скошенными крышами. Напротив дома номер три на грязной мостовой играли двое детей четырех или пяти лет. Заметив Питта, они на миг прекратили свое занятие и внимательно посмотрели на него. До этого они начертили вокруг десяти булыжников ряд клеток и теперь бросали камешки, пытаясь попасть в нужную им клетку. Если это им удавалось, то они принимались скакать по остальным клеткам, исполняя некое подобие танца, после чего, стоя на одной ноге, грациозно нагибались и поднимали брошенный камешек. После чего игра повторялась сначала.

— Вы знаете леди; что живет в этом доме? — Питт указал на дверь с номером три.