Существует мнение, что проект Жеребцова был при постройке изменен: колокольню лишили задуманного им пятого яруса. При значительной высоте – «37 сажен и 2 аршина» до главки (то есть около семидесяти пяти метров) – она выглядит несколько приземистой. Нет в колокольне той стройности, как, например, у ее сверстницы, – воздвигнутой архитектором Д. В. Ухтомским в Троице-Сергиевой лавре. Можно было бы предположить, что в изъятии пятого яруса колокольни сыграли роль соображения экономии, хотя запись о расходовании на крест и главу колокольни тридцати одного фунта червонного золота говорит о нескудных средствах.

Широкий, в десять метров высотой сводчатый проем колокольни служит главными воротами монастыря. Над ним, на втором ярусе, помещалась Сергиевская надвратная церковь, на третьем – находились колокола. Их всех было два десятка, среди них и восьмисотпудовый, перелитый из осколков петровского и окрещенный тем же именем. В монастырских описях значится, что восстановление колокольни после пожара 1812 года произведено «иждевением купеческой вдовы Наталии Бабкиной».

Миновав решетку и гулкие своды Святых ворот, оказываешься на просторном монастырском дворе, за которым – прямо напротив – возвышается громада Спасо-Преображенского собора, обращенного сюда восточным фасадом с тремя круглящимися апсидами алтаря. Старинные кирпичные стены, расчлененные полуколонками, украшенные наличниками оконные проемы, пятиглавое завершение храма – все говорит о седой старине, о далеко ушедших от нас временах Московского государства и отвлекает от впечатления, произведенного колокольней классической архитектуры более близкого нам времени.

Мы знаем, что собор заново перестраивался при Михаиле Федоровиче. В те времена старались не преступать отцовских заветов и лишь очень осторожно прибегали к новшествам. Быть может, были несколько изменены очертания куполов, по-новому распределены оба яруса окон, пристроено красное крыльцо с ризницей, возведены гульбища, но едва ли намного отступили от силуэта и пропорций старого храма. И вряд ли мы сильно ошибемся, представляя себе собор XV века примерно таким, каким он был в XVII веке. Такое предположение закрепляется открытиями современных реставраторов. Вопреки древнему известию о том, что старый собор был разобран «до подошвы», оказалось, что в кладке западной и южной галерей собора замурованы резные колонны с белокаменными капителями прежнего храма. Не исключено, что продолжающиеся исследования обнаружат и другие следы кладки XV века.

Грандиозные пропорции собора по-настоящему постигаешь, когда вступаешь под его своды. Поражает в таком древнем здании обилие света и воздуха. Помещение обращено в склад материалов – всюду нагромождения ящиков, рулонов, пачек картона, тюков, но кажутся они ничтожными, теряются в огромных объемах помещения. Да и человек ощущает себя лилипутом у подножья высоченных столбов. На уровне глаз – сплошная лента узорчатых полотенец, какими расписаны стены собора у основания. Четыре огромных столба поддерживают где-то высоко над головой своды, и в недосягаемой выси льется свет из окон барабана центрального купола. И там же, наверху, поблескивают позолотой резные тябла и колонки верхнего пояса пятиярусного иконостаса.

От пола до купола стены и столбы собора покрывает потемневшая, наверняка не раз поновленная сплошная роспись. Все это работа иконописцев XVII века. К реставрации фресок собора пока не приступали: она на очереди. Подходит к концу расчистка ценнейшей живописи южной галереи – работы известного изографа Федора Евтихиевича Зубова, возглавлявшего артель прославленных костромских иконописцев. Тут – на низких сводах красного крыльца и на боковых стенах и арках – уже выступили светлые краски и контуры живописи XVII века, освобожденной от позднейших записываний. Наряду с изображениями традиционных святых и евангельских персонажей помещены портреты киевских и других великих князей, начиная с Владимира Святославовича, тут и галерея царей. Уделено место и «десяти эллинским мудрецам»: изображены Орфей, Омир, Солон, Платон, Птоломей и прочие античные персонажи, каких в диковину увидеть на стенах православного храма.

Эта затея старинного изографа производила, видимо, некоторый соблазн. Во всяком случае, уже упоминавшийся митрополит Филарет счел нужным пояснить, почему язычники оказались на стенах православного собора. «Отцы наши хотели выразить, – сказал он, – что никогда языческая мудрость не восходила выше низших ступеней христианского храма».

Как уже говорилось, русские цари жертвовали Спасо-Преображенскому собору Новоспасского монастыря иконы, утварь, драгоценные облачения. В его ризнице хранились несметные, по нынешним оценкам, художественные сокровища живописи, ювелирного искусства и художественного шитья. Среди древних икон имелась и рублевская – вклад инокини Марфы, матери царя Михаила. В 1647 году, при Алексее Михайловиче, в Москву был доставлен из Вятки – тогдашнего города Хлынова (переименован в 1781 году) образ Нерукотворного Спаса, почитавшийся чудотворным. Перемещение иконы, тем более широко известной и почитаемой, было на Руси событием чрезвычайным и обставлялось торжественно. И в этом случае была устроена парадная встреча, икону поместили в Успенском соборе и лишь впоследствии передали Новоспасскому монастырю. Как раз тогда Фроловские ворота, через которые икону вносили в Кремль, велено было переименовать в Спасские, а всем прохожим – снимать шапку. Стоит упомянуть, что в 1640 году Нерукотворный Спас был «отпущен» монастырем с полком князя Долгорукова в поход против Степана Разина – образ должен был помочь боярам справиться с сильно переполошившим правительство восстанием, которое охватило все Поволжье.

Напоминанием о романовской усыпальнице под Преображенским собором служит шатровое крыльцо у его восточного фасада, над лестницей, ведущей вниз, в подклет. Крыльцо было сооружено к празднованию трехсотлетия дома Романовых в 1913 году, в духе господствовавшей в начале века моды на стилизованную русскую старину. Свежесть красок узорчатых изразцов выступает несколько крикливо на фоне подлинной древней кладки собора.

Непосредственно к Преображенскому собору с южной стороны примыкает заложенный в 1673 году двухъярусный Покровский храм с двумя приделами. Они принадлежат нашему веку: их возвели также по случаю трехсотлетия династии. Церковные главки, стенной декор и обрамление оконных проемов пристроек выдержаны в стиле основного храма, разве что бросаются в глаза куполки и барабаны, отлитые из металла в подражание каменным образцам. К паперти храма примыкают сооруженные в пятидесятые годы XVI века двухэтажные трапезные палаты.

В центральном кусте зданий, стена к стене со Спасо-Преображенским собором, стоит Знаменская церковь. Крытые переходы соединяют оба храма, но ничуть не согласовывают кричащее разногласие их архитектуры. Знаменскую церковь строил на месте разобранной «за ветхостью» в 1791 году ученик Василия Баженова Елезвой Назаров в типично московском классическом стиле: четыре выступающих портика, закругленные углы, один центральный купол. Церковь называлась Шереметевской, поскольку нижний ярус был родовой усыпальницей Шереметевых.

При расчистке культурного слоя на территории монастырского двора был обнаружен обширный некрополь. Вернее, его остатки – тесно примыкающие друг к другу захоронения, полностью разграбленные и перерытые. По некоторым обломкам надгробий можно было определить, что лежали здесь останки как дворян и чиновников, так и купцов, духовенства, посадских, – словом, людей разных сословий, да так плотно, что, по образному выражению одного сотрудника музея, ступая по двору, ходишь по костям. Я приводил уже жалобы Крутицкого протоиерея, писавшего царевичу Алексею, что подворье «только погребениями кормится». Можно предположить, что и бедневший Новоспасский монастырь в особенно скудные времена обратил в доходную статью дозволение хоронить на своем дворе? В старые времена почиталось удачей и привилегией быть похороненным под церковными стенами.