Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему-то именно они присутствовали во всех мечтаниях, составляя главный атрибут мести.
— Прошу, — секретарь осторожно тронул за плечо размечтавшегося Волкова. — Учитель ждет вас.
Рашуль походил на завскладом небольшого предприятия. Таким он показался Диме. Обстоятельных размеров человек в черном пиджаке, бархатной шапочке, прикрывающей лысину, с седой бородой во все лицо и цепким взглядом. Он сидел за роскошным буковым столом со столешницей из темно-коричневой кожи. На столе горели две свечи и стояла в серебряной рамочке табличка с письменами на иврите. Чудотворец опирался на спинку глубокого кресла, и, когда Дима уселся на предложенный секретарем стул, лицо Рашуля оказалось точно между огоньками свечей.
«Вот артист», — подумал Дима, и Рашуль, словно услышав его мысли, улыбнулся. Хорошо улыбнулся, весело и по-доброму, и от этой улыбки на душе у Димы стало спокойно. Невидимые нити доверия вдруг протянулись между ним и этим совсем незнакомым, чужим человеком.
— Знаешь, — спросил Рашуль приятным низким баритоном, — какая самая тяжелая заповедь на свете?
— Нет, — пожал плечами Дима. Он вообще про заповеди слышал полтора раза, а уж какая из них легкая, а какая тяжелая, не имел даже понятия.
— Всевышний освятил нас множеством повелений, — продолжил Рашуль. Его голос оказывал на Диму завораживающее действие. — И наиболее сложное из них — любить людей. Да, всех людей, вне зависимости от того, как они себя ведут и как относятся к нам. Проще всего, конечно, любить тех, кто похож на тебя. Но настоящее выполнение заповеди заключается в том, чтобы научиться дарить любовь каждому. Подобно дереву, которое делится своей тенью с любым, кто войдет под его крону.
«Какая, к черту, любовь? При чем здесь заповеди? Где я и где они? — возмущенно подумал Дима. — Он просто гипнотизирует меня своим голосом и взглядом. Как удав кролика, перед тем как заглотить его живьем!»
Волков хотел развить и продолжить эту мысль, но она вдруг исчезла, смытая валом тепла и доверия. В его организме началась удивительная химическая реакция, голос и взгляд Рашуля заставили работать какие-то тайные железы внутренней секреции, и они принялись вбрасывать в кровь ферменты, вызывающие блаженство. Диме стало не просто хорошо, а очень, очень хорошо, без водки и сигарет, непонятно почему хорошо. Вот так просто сидеть в комнате, смотреть на Учителя и слушать, что он говорит, наслаждаясь звуком голоса.
— На твоего обидчика, — продолжал тем временем Рашуль, — также распространяется действие заповеди. Скажи, по-твоему, любовь сопоставима с кровавыми пузырями?
Он снова улыбнулся, а Дима вздрогнул, выпадая из блаженного кайфа. Рашуль читал его мысли. Да, совершенно и однозначно цепкий глаз чудотворца проникал в самые сокровенные уголки Диминого сознания. Как же с этим жить дальше, ведь от такого контроля не спрячешься, не убежишь?!
— Расскажи мне про свою обиду, — мягко попросил Рашуль. — Да, я действительно кое-что могу увидеть, но не все, далеко не все. Только самые общие черты. Если ты хочешь, чтобы я помог, постарайся не пропустить ни одной, даже самой незначительной подробности.
— Да что тут рассказывать! — воскликнул Дима и начал говорить. К его собственному удивлению, рассказ получился довольно длинным. Рашуль внимательно слушал, глядя Диме прямо в лицо, а когда тот закончил, отвернулся к стене и долго барабанил пальцами по кожаному подлокотнику кресла. В комнате стояла абсолютная тишина, нарушаемая чуть слышным потрескиванием свечей. Проезжающие по дороге автомобили двигались совершенно бесшумно.
«Окна специальные поставили, — сообразил Дима. — Со звуковой изоляцией».
— Все совсем не так просто, как ты себе представляешь, — наконец произнес Рашуль. — За спиной твоего Чубайса кроются грозные силы.
— Да за этим задрыгой никто не стоит! — вскричал Дима, но тут же осекся. В присутствии Рашуля столь явное проявление эмоций казалось несусветной грубостью.
— Ты просто их не видишь, — пояснил Рашуль. — Но они есть, а Чубайс всего лишь марионетка в их руках. Самому тебе с ними не справиться.
— Как справиться с тем, кого не видишь? — возразил Дима.
— Резонное замечание, — улыбнулся Рашуль. — Давай поступим так. Ты отправишься на станцию и передашь Чубайсу, что он должен разорвать свой договор с кибуцем, выплатить, если понадобится, неустойку и вернуть тебе право на аренду.
— Чего? — выпучил глаза Дима. — Никаких шансов! Он же не сумасшедший!
— И в завершение своих слов, — не обращая внимания на реакцию Димы, продолжил Рашуль, — передай, если он откажется выполнить твои требования, ему придется иметь дело со мной.
— Да он про вас слыхом не слыхивал.
— Он, может, и не слыхивал, зато те, другие, хорошо со мной знакомы. Действуй, Дима, и держи меня в курсе событий.
— Как держать?
— Вот тебе номер моего сотового телефона, — Рашуль вытащил из ящика стола листок бумаги, извлек из внутреннего кармана пиджака остро заточенный карандаш и записал номер. — Звони. Я всегда на связи. Думаю, что твой недруг скоро сам придет к тебе и попросит вернуться на станцию.
Дима раскрыл рот, сначала от удивления, а потом решив произнести несколько благодарственных слов, но стоявший за спиной секретарь осторожно, однако вполне недвусмысленно толкнул его в плечо, давая понять, что прием завершен.
— Не вздумайте передавать третьему лицу номер Учителя, — предупредил секретарь, когда они вышли из комнаты. — Если позвонит чужой, он не возьмет трубку.
— А как Рашуль узнает, кто звонит? — поинтересовался Дима.
— Учитель узнает. Желаю вам удачи.
Секретарь повернулся к очереди и царственным жестом извлек из нее следующего посетителя. Дима посмотрел, как за их спинами закрылась дверь кабинета, повернулся и пошел к машине.
«Ну и задачка, — думал он, медленно спускаясь к Кинерету. — Я буду иметь вид полного идиота. Чубайс обхохочется. Заплати неустойку и верни аренду, а не то… будешь иметь дело с Рашулем. Тоже мне угроза! Но Учитель уверен, что его слова подействуют. И не просто подействуют, а Чубайс сам станет просить меня вернуться на станцию. Чудо дивное! Впрочем, чего еще ждать от чудотворца! За этим я к нему и пришел!»
Он на разные лады прокручивал в голове слова Рашуля, прекрасно понимал их нелепость, но с холодной ясностью осознавал, что выполнит все, что велел Учитель.
Марево горячего воздуха струилось над неровной кромкой Голанской возвышенности. Прихотливо извивавшаяся дорога открывала вид то на серебристые купы тополей, то на чайку, медленно взмахивающую крыльями перед самым обрывом, то на красные крыши домиков у склона горы.
Дима не стал советоваться с женой. Он нырнул в ситуацию,
