Марсель стал одним из первых городов, в котором жарким летом 1542 года появились признаки надвигающейся войны. Уже в январе стало ясно, насколько непрочен формально существующий союз между Франциском I и Карлом V. Когда в порт зашел имперский корабль, потерпевший поражение в Алжире, городской парламент отказался принять находящихся на борту итальянских граждан Марцио Колонна и Корнелио Марсили. Еще хуже обошлись с потрепанными судами, прибывшими в последующие дни и месяцы под командованием низших чинов. Двум кораблям отказали в швартовке, а с экипажами остальных обращались, как с зачумленными. Таверны, расположенные на молу, захлопывали двери перед самым носом у моряков, проститутки их избегали. Одного из имперских солдат ребятишки закидали в переулке камнями.

Марсель еще хранил следы ран, нанесенных осадой шестилетней давности. Тем не менее отношение городских консулов к побежденным никогда не было бы столь враждебным без точных, хотя и секретных указаний короля. Достаточно было бросить один взгляд на творящееся в порту, чтобы стало ясно, что война с империей вошла в новую фазу. Турецкие фелюги спокойно швартовались рядом с христианскими каравеллами, ни на одной из которых не поднимали имперского флага.

Из окна госпиталя, где работал Мишель, можно было без труда следить за всем происходящим, но высматривать признаки надвигающегося политического кризиса ему было неинтересно. Он ставил клизму пациентке, распростертой перед ним на животе, и пожалуйста, что могло быть в такой момент более чуждым, чем политика? Мишель сосредоточил внимание на том, что ему говорил Луис Серре, врач, который взял его к себе на службу как странствующего медика.

— Видите ли, господин де Нотрдам, этот злополучный город стал жертвой аптекарей. Мне известно, что некогда вы тоже были одним из них, но заверяю вас, марсельские аптекари пользуются самой дурной славой.

— Знаю, только не могу понять почему, — сказал Мишель, следя за тем, как желтоватая водянистая масса заполняет тазик. — Профессия моих предков едва не помешала мне поступить в университет в Монпелье, но мотива я так и не узнал.

— А я вам объясню. — Луис Серре наклонился, чтобы вытереть ветошью задницу пациентки. Затем он дружески похлопал ее по плечу, приглашая перевернуться. — Здесь аптекари делятся на несколько категорий. Есть те, что победнее, и они не могут позволить себе использовать в снадобьях полный набор ингредиентов. Вы сами знаете, сколько стоят серая амбра и подобные вещества. Есть богатые, но жадные, и те тоже, из страха продешевить, кладут в мази половину, а то и треть того, что нужно по рецепту. Прибавьте к этому аптекарей-невежд и тех, кто работает в грязных и сырых помещениях. Видите, какая складывается картина.

Несмотря на безграничное почтение, которое Мишель испытывал к Луису Серре, его эти слова слегка задели.

— Может, в Марселе дело обстоит именно так, но в других местах все по-другому, — запротестовал он, отдавая тазик санитару. — В Валенсии я работал с аптекарем, который был сама щепетильность, во Вьенне знавал Франсуа Мариуса, молодого человека, который…

— Это маленькие города, — перебил его Серре, споласкивая руки в тазу возле окна. — В больших так не бывает: здесь у честных людей нет возможности влиять на дурные нравы. Поглядите вокруг. Это что, госпиталь? По мне, так это скотобойня.

Мишель оглядел просторное помещение с низким потолком, затянутым паутиной. Зрелище и вправду было не из приятных. На беспорядочно разложенных подстилках умирающие делили грязные одеяла с менее тяжелыми больными, а зачастую и с роженицами. Запах в комнате был тошнотворный, а окна без стекол и ставней, разделенные колонками, с одной стороны, обеспечивали какое-то движение воздуха, а с другой — могли повредить больным с легочными заболеваниями.

— Насколько мне известно, все госпитали во Франции таковы. Зато здесь бедняки могут получить вашу помощь, за которую богачи заплатят солидные суммы. И я считаю это справедливым.

— Этого недостаточно. — Серре обернулся к пациентке, которой явно полегчало после клистира. — Милочка, смените аптекаря. Я обращусь к консулу с просьбой, чтобы вашему аптекарю отрубили правую руку, как поступают с пекарем, который подмешивает в муку гипс и прочую ядовитую гадость. Все ваши болезни спровоцированы дурными лекарствами. Если останетесь здесь, разболеетесь не на шутку.

Больная что-то пробормотала, но Серре не обратил на это внимания.

— Пойдемте со мной наверх, господин Нострадамус. У меня для вас кое-что есть.

— Что? — спросил Мишель.

— Письмо. Его принесли сегодня ко мне домой, но адресовано оно вам. Не знал, что ваш адрес известен.

— Я и сам этого не знал.

Мишель вздрогнул. Всякий раз, как он стремился исчезнуть, не оставив следов, кто-то все-таки их обнаруживал. Он думал, что в Марселе, в городе большом и густо населенном, ему удастся сохранить анонимность. Неужели это Жюмель опять написала ему по наущению человека в черном плаще? Он покрылся холодным потом.

В Марселе он вел жизнь скромного горожанина, и это помогло ему отчасти заглушить угрызения совести и забыть ужасы капеллы в Бордо. Наконец он занялся врачебной практикой, оставив ремесло аптекаря, а врач с хорошей репутацией считался выше всех общественных категорий, за исключением аристократов. Перспектива снова увязнуть в грязи его ужасала. Мишель понимал, что вместе с грязью вернутся и все его кошмары.

Серре провел его через зал к лесенке, ведущей на второй этаж. Здесь, в простых, расположенных анфиладой комнатах с сырыми стенами, врачи принимали пациентов, которые могли хотя бы частично заплатить за лечение.

В одном из маленьких, скромно обставленных кабинетов Серре протянул Мишелю конверт с множеством печатей.

— У вас высокопоставленные друзья, — сказал он с улыбкой. — Печати с короной, а отправитель — Екатерина Медичи. Да, сама дофина.

Мишель был поражен.

— Должно быть, это какая-то ошибка, — прошептал он, беря конверт дрожащими пальцами. — Я никогда не был знаком…

И тут ему вспомнились намеки, которые Валериола делал якобы по поводу его связей при дворе. Он об этом совсем забыл. С внутренним трепетом Мишель разглядывал конверт, который мог содержать в себе и большую удачу, и крупную неприятность.

От Серре не укрылось смущение Мишеля, и он двинулся к выходу. На пороге он обернулся.

— Я оставлю вас, пойду вниз. Читайте письмо спокойно. Если захотите написать ответ, у меня в доме найдете перо и чернильницу. Увидимся позже.

После того как Серре вышел, Мишель еще какое-то время колебался. Наконец он решился сорвать печати и вытащить письмо из конверта. Если поначалу он и был удивлен, то это не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытал по прочтении. После обращения и положенных комплиментов, начертанных мелким элегантным почерком, в письме было написано следующее:

«Рукою той, что Вам пишет, а именно герцогини Чибо-Варано, дофина желает сообщить Вам, что она предприняла много попыток напасть на Ваш след, прежде чем узнала о Вашем нынешнем местопребывании через Иеронима Монта из Вьенна, лионского представителя придворных медиков, который, в свою очередь, узнал о нем от многоуважаемого доктора Франсиско Валериолы из Валенсии. Дофина ставит Вас в известность, что недостойный человек по имени Гийом Постель в течение месяцев пытался обмануть ее, пользуясь Вашим именем и леча ее ядами, которые якобы прописали Вы, пока наконец, истина не вышла наружу и обманщик не был разоблачен. Поскольку дофина таким образом, хоть и без злого умысла, поставила под сомнение Вашу честность, то, не имея возможности наказать виновного, который явно пребывает в состоянии полного умственного расстройства и к тому же имеет слишком сильные связи, она решила хотя бы вознаградить невинного и компенсировать причиненные ему неприятности. Она также попросила меня передать Вам сто флоринов, которые я лично привезу в Марсель, и уверить Вас в ее высочайшем к Вам расположении, подтверждаемом прекрасными отзывами о Вас людей, достойных доверия по причине своей незапятнанной репутации».