Ихиро Ватанабе замолк, заметив, что взгляды всех присутствующих направлены на него. Даже Аристотель смотрел на него как-то недобро.

— Приехали, все выходят! — закричал извозчик.

— И кстати, а с какой стати Колетт Роман захотела избавиться от Барнава? — задыхаясь, поинтересовался Жозеф, пока они гуськом поднимались по лестнице.

— Какой номер? — спросил на это Виктор.

— Темнело, да и мозги у меня были всмятку в тот момент. Это маленькая хибара возле лавки торговца углем. Клянусь жизнью, да там целая толпа!

Они зашли в коридор, посреди которого Фермен Кабриер, держась за горло, что-то втолковывал обступившим его соседям. Вид у него был совершенно растерзанный.

— Она с ума сбрендила! Заколола меня своей тростью-шпагой, я сейчас умру, зовите скорее доктора!

— У вас даже кровь не идет, — заметил тощий-претощий бородач с повязанной вокруг шеи салфеткой.

— Адриан, твой гратен[66]из салатного цикория остынет, — возмутилась кумушка в папильотках.

— Где она? Где та женщина, которая на вас напала? — спросил Виктор.

— В соборе Сакре-Кёр. Именно там отсиживается Барнав. Она жаждет его крови. Я был вынужден выдать его, иначе она бы меня прирезала.

— Потому что он ваш сообщник? Он помогал вам избавиться от ваших должников! — закричал Жозеф.

— От кого избавиться? Я никого не убивал. Я был в тюряге, когда почтальона грохнули. А вы, вы мерзкий шпик! — заревел уличный художник, узнав Жозефа. — Это Колетт, это все она! Я точно в этом уверен!

Виктор помчался в направлении собора.

— Подождите нас, ненормальный! — завопил Кэндзи.

Вся компания помчалась за Виктором, она росла на ходу, как снежный ком, катящийся с горы. К ней присоединились Фермен Кабриер, Катрин, Шарлина, какие-то зеваки и веселые девушки с бульвара, оборванные уличные ребятишки. Но не Виктор самым первым добежал до Сакре-Кёр: его обогнал Аристотель, который решил, что он борзая, и поставил личный рекорд в беге на длинные дистанции.

Сероватый огромный силуэт тянулся к небу. Из-за туч вышел месяц, и в его бледном свете можно было различить здание в византийском стиле: луковичные купола, полукруглые арки, треугольный фронтон. Эти разрозненные, не сочетающиеся между собой детали казались бредом безумного архитектора, пожелавшего объединить разные стили и эпохи в одном гигантском молочном суфле, украшенном горгульями[67]и фризами[68]. Повернув толстый черный нос к собору, Аристотель принюхался и жалобно завыл.

Церковь с одной стороны была окружена шпалерами[69], из которых она, казалось, хотела высвободиться. Перед связанными ригелями[70]балками ютилась какая-то деревянная халупа, откуда доносились приглушенные крики. Преследователи увидели два силуэта: один — мужчина с непокрытой головой, он вцепился в веревку, которая поднималась к порталу с нишей, в которой стояла статуя Христа. Иисус протянул руку к столице, поза его выражала умиротворение, сердце пылало золотыми лучами. Второй силуэт, тонкий и гибкий, но при этом быстрый и яростный, ожесточенно тряс веревку. Человек вцепился в нее что было сил, но качало так сильно, что все усилия уходили лишь на то, чтобы удержаться на месте. Зеваки, собравшиеся под сваями, ахнули, кто-то завизжал: в руке второго силуэта оказалась палка, и он гневно потрясал ей в воздухе. И в этот момент луна зашла за тучи.

Через несколько минут толпа внизу заметила беглеца: ему удалось добраться до скоб, ведущих ярусом к основному куполу. Он пытался влезть на платформу под колокольней, но его неуклюжие усилия выглядели смехотворно на фоне ловких, отточенных жестов преследователя, который быстро карабкался наверх. Он уже почти догнал карабкающегося по сваям мужчину, но вдруг тот отцепился от стены и сумел выскочить на террасу, где и застыл, не в силах сдвинуться с места.

— Ну сделайте же что-нибудь, клянусь жизнью, помогите мне спустить его оттуда! — прорычал Жозеф, не сдвинувшись при этом ни на миллиметр.

Он вспомнил тот страшный день, когда ему пришлось сбросить человека с колонны на площади Бастилии.

Мужчина перекатился в сторону, увернувшись от брошенного орудия, которое упало рядом с ним. Как дальше разворачивалось сражение, зрителям было не видно — его участники передвинулись дальше от края платформы.

Мужчине, хоть он и казался неловким и неуклюжим, тем не менее удалось бежать. Зрители снизу увидели его силуэт, спускающийся по металлической лесенке неподалеку от портика. Женщина карабкалась вслед за ним, на ходу пытаясь ткнуть его своей пикой в голову.

— Ну чисто тарантул! — прошептал Жозеф, и тут его посетило озарение: он представил себе сюжет своего будущего романа об огромном пауке, терроризирующем Париж: он ткет огромную паутину, но отважный уличный художник, рисующий мелками, стирает этот кошмар с помощью волшебной губки, насаженной на пику с деревянной ручкой.

«Условно назову его “Паучье королевство”. Стоп, “паучье” или “паучиное”? “Королевство паука”? Нет, вообще какое-то дурацкое название, и ритм неудачный, “ка”-“ка”. О, пусть будет “Королевство тарантула”, так лучше».

Задыхаясь, Луи Барнав пролетел перед тройной аркой в испано-мавританском стиле. Женщина уже готова была схватить его, когда какой-то мощный вихрь налетел на нее и вцепился в ее юбку. Колетт заметалась, пытаясь вырваться, оступилась, потеряла равновесие и рухнула вниз.

— Аристотель! — заорал Рене Кадейлан.

Собака отступила на шаг и пронзительно завыла на луну.

— Это совершенно невероятно, он, когда видит зайца, закрывает морду лапами! — бормотал ошеломленный хозяин.

— Колетт Роман вам не заяц, — заметил Жозеф.

Толпа окружила лежащую ничком женщину. Ихиро Ватанабе нагнулся, с трудом перевернул ее и отпрянул назад. В рядах любопытных послышались возгласы ужаса. Виктор присел на корточки и показал рукой на пику, вонзившуюся в живот женщине, которая еще дышала. Он наклонился к ее лицу. Она смотрела на него не мигая.

— Не двигайтесь, — тихо сказал он.

— Он отомщен. Жалко только, четвертый ушел от возмездия. Вы должны знать… У них не было ничего святого… Они выиграли на скачках…

— Молчите, не тратьте силы, помощь уже в пути.

— Они считали, что им все дозволено… Сидели и хвастались… Эти два мерзавца, актер и учитель, удерживали меня за руки… А почтальон заставлял его сесть верхом на поручни, это их забавляло.