На вбитых прямо в трещины горы деревянных сучках у входа в большом количестве висели связки лука, чеснока и всевозможных трав. Тут же лежало огромное бревно, очищенное от коры, очевидно, служащее сиденьем.

В проеме, оказавшемся таки входом, появилась женщина в простом, похожем на рубище платье. Удивительной густоты волосы цвета спелой пшеницы окутывали её голову, точно облако. Кожаный ремешок, как видно, с трудом сдерживал эту пшеничную копну.

Женщина приветливо улыбнулась Анастасии и певуче произнесла:

– Внученька пожаловала!

От неожиданности Анастасия споткнулась, а приглядевшись к женщине, громко расхохоталась: та была молода, едва ли старше её самой.

– Ты права, этому и правда трудно поверить, – простодушно улыбнулась молодая женщина. – Тогда зови меня просто Любава… Входи!

Она отступила в сторону, пропуская Анастасию в пещеру, которая оказалась неожиданно высокой и просторной. Откуда-то сверху в неё просачивался солнечный свет, так что масляные плошки на стенах выглядели как бы украшением скромного жилища.

Посреди пещеры, вытесанный из огромной глыбы, громоздился стол, способный принять вокруг себя не меньше двадцати человек. Его словно шлифованная поверхность выглядела гладкой и матово поблескивала.

По левую руку от стены бил родник. Он протекал по каменному желобку и выливался в большую, круглую, тоже каменную чашу.

– Это моя кадка для мытья, – пояснила Любава.

– Кадка! – хмыкнула Анастасия. – Сколько же человек в ней поместится?

– Не проверяла, но в ней я могу даже плавать.

– Ты живешь здесь одна?

– Ко мне приходит Дикий Вепрь. А ещё люди, которым нужна моя лекарская помощь…

– Долго им приходится к тебе добираться.

– Зато и являются самые нуждающиеся. Те, что видят во мне последнюю надежду. Раньше я жила ближе к селу, но когда меня чуть не сожгли, Дикий Вепрь заставил перебраться сюда…

– Тебя хотели сжечь? Но за что?

– Считали ведьмой. Те люди, что в своих бедах привыкли винить других. У одного корова заболела, у другого язва незаживающая. Кто наслал порчу? Любава!

Что-то подсказывало Анастасии, что она здесь недаром.

– Ты моя родственница?

– Дальняя. Между нами три сотни лет.

Анастасия оглядела нищенское одеяние женщины.

– Мы из смердов? Из холопов?

Она спрашивала не из простого любопытства. Батюшка утверждал, что их род славен и знатен.

– Я – дочь князя Трувора! – гордо вскинула подбородок Любава и хмуро добавила: – Только он рано умер, а дядя Рюрик выгнал нас с матерью вон. Мы пожили у одних родичей, потом у других. Потом мама умерла…

– Прости, я не хотела тебя обидеть, – коснулась её плеча Анастасия.

Любава провела рукой по лицу, словно снимая с него паутину печальных воспоминаний, и весело сказала:

– Но я, как видишь, не пропала… Только позвала тебя вовсе не нашу родословную выслушивать… Ты уже, и сама догадалась, что наш род отмечен великой печатью: мы умеем то, чему другие люди научатся очень нескоро. А мы можем учить друг друга…

– А когда ты почувствовала в себе дар?

– В тринадцать лет, когда умер мой отец.

– Тебя тоже кто-то учил?

– Однажды мне приснился сон… Он был викингом… Ты задаешь вопросы, но совсем не те, которых я ждала!..

С самого утра Анастасия ссорилась с Аваджи. Она могла бы навязать ему свою волю, как научила её Любава, но поборола искушение. Ей хотелось, чтобы Аваджи всегда оставался самим собой.

Ночью она проскользнула в его комнату, хотя накануне сама сказала Прозоре, что муж её ещё слишком слаб, чтобы спать с ним в одной постели.

Сказать-то сказала, а сама не выдержала. Они не спали всю ночь. Аваджи будто боялся выпустить её из своих объятий и оказался вовсе не так слаб, как она опасалась.

Он заставлял её пересказывать, как Анастасия не могла дождаться ночи, чтобы спуститься по веревке с городской стены и утащить его с поля боя.

– Так ты любишь меня? – снова и снова спрашивал он. – А как ты догадалась, что я жив? Я шевелился?

– Нет, ты лежал без движения, но я слышала, как бьется твоё сердце.

Он, конечно, не поверил, что она действительно слышала стук его сердца, и подумал, что она имеет в виду свою женскую интуицию.

– Неужели ты и вправду так любишь меня?

Днём Прозора отвела её в свои покои и разрешила выбрать из огромного кованого сундука всё, что приглянется из одежды. Не призналась лишь, что сундук – подарок княгини Ингрид, которой она помогла зачать ребенка.

Анастасия нарядилась, пришла в комнату Аваджи. Тот вначале потерял дар речи от восхищения, а потом вдруг недобро спросил:

– Собралась в гости? Как же ты полезешь на стену в таком красивом наряде?

Анастасия задохнулась от обиды. Она убежала от него со слезами и спросила у Прозоры, нет ли для неё какого-нибудь поручения.

Та послала её в амбар.

Анастасия почти бежала по двору. Она была слишком возбуждена, чтобы видеть что-то вокруг или слышать. Потому и не заметила присутствия посторонних, не услышала крадущихся шагов и не поняла, отчего ей так сдавило горло, что она не может больше дышать?

Князь Всеволод, глядя в согбенную спину старшины дружинников, попробовал догадаться:

– Сбежал?

Кряж разогнулся.

– А куда ему бежать, княже? Он в своей усадьбе заперся. Ворота толстые, дубовые – что твоя крепость, враз не сломаешь! Могли бы пороки у мунгалов попросить, дак ведь сами их и сожгли.

– Осажденная усадьба в осажденном городе? – пробормотал князь. – Был бы невинен, не запирался бы. Разбираться с Чернегой мне недосуг. Он, видать, на это и рассчитывает. Да ещё на то, что Лебедянь долго не продержится… Желать своим товарищам погибели!

Он сплюнул.

– А не пустить ли ему красного петуха? – предложил Кряж.

– Нельзя, – покачал головой Лоза, который теперь неотступно находился при князе. – Народ и так от страха дрожит. Прав батюшка князь – Чернега подожёет. Самим бы продержаться…

Лебедяне, поднявшиеся с рассветом на крепостные стены, глянули вниз на поле и почуяли холод могильный. Окруживших город басурман было видимо-невидимо.

В центре войска на саврасом жеребце сидел, будто влитой, его предводитель. Его позолоченный шлем блестел на солнце, точно маковка собора; загорелое, иссеченное ветрами и стужей лицо выглядело жестоким и опасным.

Вперед на мохнатой лошаденке резво выскочил джигит в коротком бараньем тулупе и шапке из черно-бурой лисицы. Хвосты её болтались сзади по плечам, пока он гарцевал перед наблюдавшими за ним горожанами.