— Исполняю

Трепет перед слугами Рима у Станислава да-авно прошел, еще со времен влюбленности в Драгомиру. Да и, по правде сказать, ему было немного приятно напомнить тем, за дверьми, что их духовные пастыри могут не только отправлять других на костры, виселицы и плахи, но и сами оказаться в схожем положении.

Пара движений кинжалом, и вот через мало время в приоткрытую дверь были выброшены два комка кровоточащей протии вкупе со злыми словами Вельмиры:

— Можете хоть закопать, хоть в мощи высушить. Нам все едино. Только чтобы помнили попробуете встать на нашем пути отсюда, так этих двух и впрямь только на мощи пустить сможете. На много приходов хватит!

— Говорите. Чего желаете? — полный ненависти, но привыкший повелевать голос раздался из-за дверей. Жизнь? Вас выпустят.

— Клянусь копьем одина и молотом Тора, ты сейчас узнаешь все наши пожелания, — начала раскручивать ложный след жрица лады. Ваш Гуаденций уже объявил войну братству йомсвикингов, за это и расплачивается. Но если надеетесь получить его гнилые потроха вместе с остальной тушей, а не по отдельности, то слушайте меня и делайте, что будет сказано. Вот что бы должны сделать

Вельмира четко и подробно говорила о необходимом и уже обговоренном. Ей и ее соратникам было понятно, что на успешный исход надежды мало. И все же возможность вырваться существовала, негоже было опускать руки. Пусть даже под этим «опусканием рук» имелось в виду уничтожение пленников и гибель с оружием в руках. Нет, лучше уж сражаться до последнего в надежде победить, а не умереть. Так зверь вырывается из капкана, отгрызая себе лапу.

* * *

Вечер. Становилось все темнее и темнее, скоро нужно будет зажечь факелы или свечи, вот только Станислав не желал подвергать себя опасности зазря. Он ждал, скрываясь в одном из таких мест зала, куда никак не достали бы стрелы, влетевшие через окна.

Связанный архиепископ был тут, лервие кинжала периодически щекотало Гауденцию глотку, вызывая протестующее мычание. Это хоть как-то отвлекало. Это да еще щедрые и несомненно ложные посулы тех, кто находился за дверями зала. О, они обещали многое, взамен требуя лишь одного отпустить столь важного для них пленника. Смешные.

Даже если бы они и впрямь сдержали слово, то что ему делать со всеми этими посулами? Золото, замок с землями, да и просто возможность ехать куда глаза глядят, будучи защищенным «клятвой власти светской и духовной» И знать, что этим помогаешь погубить тех, что «одной крови» с тобой. Хотя кто сказал, что эти «светские и духовные» вообще держат свое слово? Солгать язычнику не грех, а если даже грех, то исповедь, отпущение греха и вот уже вчерашний вор, убийца, клятвопреступник становится невинным, словно младенец. Э, нет! У того ведь некий «первородный грех», сути которого Станислав так и не смог понять, ломая голову над святыми книгами христианства там, в Киеве. Заставляли читать внимательно, при этом думая над прочитанным, примеряя его к привычным понятиям чести, совести, родной крови.

А эти все не умолкали. Разок появился сам Мешко Пяст, великий князь Польши. Рыкнул басом насчет непременно прощения и даров великих, да и удалился. Оно и верно, не по его положению рядом с каким-то языческим разбойником находиться. На то и помельче народ есть, пусть он и старается. Но Мешко явно волновался. Смерть архиепископа, только что Римом назначенного плохой знак. Дурные последствия, от них просто так не отмыться, грязное пятно надолго останется. Если и вовсе не навсегда.

Чувствовалось, что терпение у находящихся за пределами зала на исходе. Любое неожиданное событие может толкнуть их на приступ. Тогда Станиславу останется лишь одно убить Гауденция, а заодно и самому не попасться в их руки. Дело тут даже не в пытках как таковых, а в том. Что разговорившись, он выдаст главное свою причастность к Киеву. А это было нельзя.

Нельзя! Не зря Вельмира при своем разговоре с теми, за дверьми, упоминала Тора, Одина, братство йомсвикингов. Громко так, чтобы имеющие уши наверняка услышали. Ей нужно было, чтобы прошел слух о том, что ко всему этому причастны именно йомсвикинги и никто больше. Слухи, они ж побыстрее лесного пожара распространяются и погасить это «пламя» зачастую невозможно. И пусть мастера тайных войн докопаются до истины, пусть! Главное. Чтобы простой люд продолжал перемывать кости именно варварам-викингам, но не князю Хальфдану Мрачному. Русь сейчас не готова воевать, у нее другие враги поближе. А раз так хочет Вельмира, то он, Станислав, все исполнит. Не столько ради нее, сколько ради памяти о Драгомире.

Суета за дверьми, голоса, шаги Что-то явно происходит, вот только что? Но ведь не спросишь у них, все равно или не ответят, или ответят не то. Но

— Они в безопасности! — знакомый голос того, раненого ближника незнакомой ему жрицы, что недавно была в плену у архиепископа. Он с ними Делай, что должно, я уже мертв!

Мертв. Но еще говорит Это могло значить лишь одно посланник от Вельмиры сам принял яд, но убивающий не мгновенно. Ходит, говорит, но пытать его уже бесполезно все равно умрет. А она спаслась. Или может спастись, ведь от опасностей долгого и сложного пути на Русь могут избавить разве что боги. Но ей не впервой, жрицы Лады привыкли к подобному.

Пора! Кинжал по рукоять входит в сердце архиепископа Гауденция, а потом еще пару раз, для верности. Но это не все, лишь первая часть. Мало просто убить, надо еще и показать эту смерть. Хорошо показать, чтобы она запомнилась, чтобы стало ясно, ПОЧЕМУ это случилось. Одно дело просто убийство, пусть даже столь важного человека, а другое ответные действия за коварное намерение напасть на невраждебные Польше земли.

Удар в дверь, еще один И другие двери тоже начинают потрескивать, напоминая о бренности всего сущего. И о том, что Станиславу надо спешить в последний путь. До ближайшего окна, да не одному, а вместе с трупом архиепископа.

Пара десятков шагов. Не более того. Станислав ощущал необыкновенную легкость, словно с души свалился огромный груз. Собственно, так оно и было. С момента смерти Драгомиры жизнь утратила яркие краски, даже возможность отомстить лишь немного помогала. Зато теперь, на пороге смерти, это прошло.

Страх, сожаления? Ничего не было. Зато присутствовало понимание того, что последние мгновения оказались не пустыми, а заполненными смыслом. В памяти всплыло лицо Драгомиры. Не искаженное болью от смертельной раны. Что снилось ему в кошмарах, а радостное, улыбающееся. Она словно звала его к себе, в другой мир, где им вновь удастся быть вместе.

Окно. Распахнутое. И наверняка лучники дворцовой стражи держат его под прицелом. И пусть!

Приготовиться, напрячься и Тело архиепископа Гауденция летит в оконный проем, падая на камни двора. Шмяк Звук такой, как будто повар на кухне уронил на пол здоровый кусок мяса. И тишина за окном Та самая, которая вот-вот сменится криками ненависти и изумления. Или изумления и ненависти неизвестно, чего именно там будет больше.

Последнее Показаться в окне и, пользуясь теми самыми мгновениями ошеломления, выкрикнуть: