— Постойте! — пытался вернуть единомыслие Амир. — Нам опасно тянуть в разные стороны!

— А что ты предлагаешь? — повернулись к нему десятки лиц.

И Амир понял, что ничего предложить не может.

На Совете Ордена Генерал уже выглядел молодцом, и даже мертвая правая сторона лица не производила столь жуткого впечатления. Однако подводил итоги нескольких последних лет не он, а казначей Ордена.

— Нам удалось получить ключевые военные заказы Короны, — частил казначей, — в том числе на поставку в армию мяса и зерна, обуви и обмундирования, отливку пушек и постройку судов…

— Не преувеличивай, — одернул его Генерал, — с кораблями пока не все ясно.

Казначей кивнул и снова затараторил.

Итоги и впрямь были внушительные. Еще до введения Святой Инквизиции Церковь владела примерно третью всех земель и рабов католической Европы. Теперь, вместе с епископским имуществом и формально нигде не учтенными активами намертво севших на крючок Ордена казнокрадов, ее доля составляла куда как более двух третей.

Начали давать плоды и некоторые проекты в Новом Свете. Драгоценных металлов там, правда, оказалось немного, однако сахарные и кофейные плантации оказались настоящим золотым дном.

— Единственное, что нам так и не удалось, — развел руками казначей, — так это доместикация[31]индейцев.

— Я слышал, брату Херонимо удалось кое-что организовать… — подал голос брат Хорхе, молодой, высокородный и самый главный претендент на место Генерала.

Генерал поднял руку.

— Тебе нет нужды пользоваться слухами, Хорхе, — серьезно произнес он. — Сведения об успехах брата Херонимо превосходно представлены в его отчетах.

Брат Хорхе насупился, и Томазо еле сдержал улыбку. Главный претендент на генеральское место был заносчив, но не слишком умен и о Новом Свете не знал даже необходимого.

— А ты что улыбаешься? — мгновенно отреагировал Хорхе. — Сказал бы лучше, что там с марокканским султаном. Что молчишь? Расхотелось улыбаться?

Томазо скрипнул зубами и встал.

— Марокканский султан отказался участвовать в порабощении единоверцев.

Члены Совета замерли. Многие услышали об этом впервые.

— А как же наши деньги? — потрясенно проронил один из членов Совета. — Кому теперь этих морисков продашь?

— Зачем же мы их тогда изгоняли?

— А тут еще гранадские магометане добавятся… Ну и куда их девать?

Томазо молчал. Когда все это продумывалось, он полагал, что все неудобные Церкви племена будут проданы, а потому с морисками не церемонились. Но теперь выходило так, что оскорбленные магометане, а их число все росло, остаются под боком. И это не нравилось никому.

— Ну, и что ты молчишь, Томазо? Что будем делать с магометанами?

— Десятину с них все равно не возьмешь…

— Да и одомашнить не удастся!

Члены Совета предпочитали не замечать его явного успеха с евреями; им хотелось крови бастарда. И тогда снова подал голос Генерал.

— Я переговорил с некоторыми вождями марокканских племен… — перевел он внимание на себя. — Они согласны принять беженцев.

«И когда ты успел?» — удивился Томазо.

— Они заплатят за них, как за рабов? — прищурился Хорхе.

— Нет, — углом рта выдавил Генерал. — Они согласились еще раз их почистить по прибытии. Найденное при морисках золото — пополам.

Члены Совета зашумели:

— Столько денег потерять!

— Да что с них на той стороне возьмешь?! Их же таможня уже здесь вытрясет!

— И как это называется, Томазо?! Это, по-твоему, работа?!

За четверть миллиона магометан и впрямь можно было взять сумасшедшие деньги. Беда была в том, что ни один король ни одной страны разом столько заплатить не мог. Наверное, поэтому марокканский султан и забрал свое слово обратно. Но членов Совета это не интересовало.

— Снимать надо Томазо!

— Хватит с нас твоих фокусов! Сначала исполнять приказы как должно научись!

— В Инквизицию его сослать! Пусть хоть какую-то пользу приносит!

Томазо глянул на Генерала, но тот смотрел в пространство перед собой.

Уже на следующий день жизнь Томазо переменилась целиком. Неделя за неделей, месяц за месяцем он ездил по всему Арагону и проверял, как действует Инквизиция.

— Почему евангелистов так мало? — начинал Томазо, едва просматривал список осужденных за несколько последних лет.

— Да как же мы их тронем? — начинал оправдываться инквизитор. — Это же наши лучшие мастера! На них весь город стоит!

— Ваш город стоит исключительно попущением Божьим, — парировал Томазо. — Но это скоро кончится, я обещаю.

Инквизитор, как правило, терялся.

— Но… дело в том… что евангелисты… они…

— Ну? — подстегивал инквизитора Томазо.

— Они все под защитой нашего сеньора и господина, верой и правдой изгоняющего магометан из еретической Гранады.

И вот тогда Томазо взрывался:

— Ваш сеньор и господин — злостный безбожник, не раз уличенный в магометанской и евангелистской ересях! Вы же сами снимали с него показания!

— Но… он же прощен самим Папой.

Обычный провинциальный падре и понятия не имел, что все прощения от Папы готовил по указанию Томазо его друг Гаспар — по стандартной форме, сотнями и сотнями.

— Пока Гранада не пала, никто не прощен, — отрезал Томазо. — Стыдитесь, святой отец, сама королева держит обет не мыться! А вы еретика боитесь тронуть…

И лишь после взбучки на евангелистов начинали поступать первые доносы, и не только на них: Томазо следил, чтобы из поля зрения Трибуналов не выпал ни один крещеный: еврей или грек, армянин или мориск — да кто угодно.

Внешне это выглядело как расправа с простолюдинами, лишенными защиты воюющих в далекой Гранаде сеньоров. Но в действительности цели Ордена были прямо противоположны.

— Мы должны лишить грандов всякой опоры снизу, — четко обозначил задачу Совет Ордена. — Пусть они вернутся на выжженную землю.

Именно сеньоры были истинной целью Ордена. И только сейчас, пока они воюют и не могут защитить свои интересы, можно выбить у них из-под ног саму основу их могущества — не ведающих, что должны покоряться лишь Короне и Церкви, подданных.

Были, разумеется, и мелкие выгоды. Крещеные евреи и мориски вместе с евангелистами разных толков составляли довольно обширный слой населения, все еще неподконтрольного Церкви. Да, они уже платили Папе десятину, но ни одного евангелиста было попросту невозможно загнать на еженедельную исповедь, а ни одного еврея или мориска, пусть и крещеного, — донести на соседа и тем более родича. Долго так продолжаться не могло.