— Ничего, Аня. Ровным счетом ничего такого. Иди развлекайся и не вздумай долго зависать в туалетах, от этого вянет кожа.

— А что, там чего-то насыпают, да? — хохочет она.

— Анна, — говорю я, стараясь выглядеть деканом ее факультета или бывшим классным руководителем, — ты что, куришь? Может быть, ты еще и наркотики употребляешь?

Она хохочет, говорит:

— Откуда вы знаете? — и всячески кривляется.

Я шутливо грожу ей пальцем и говорю одними губами:

— Пока.

Она отвечает:

— Увидимся! — И, немного подумав: — Спасибо, что провели.

И мы расстаемся, чтобы не увидиться никогда больше. Во всяком случае, мне бы этого не хотелось.

Я прохожу в зал, где находится танцпол, и при входе в него сталкиваюсь со своим знакомым Женей, который работает креативным директором какого-то крупного рекламного агентства. Мы обнимаемся, он говорит что-то про «давно не виделись», хотя виделись мы с ним пару недель назад или того меньше, и когда я было собираюсь ему ответить, он спрашивает:

— Слушай, старик, а что там с этим новым клубом? Ну, который Саша и Миша делают? Я слышал, ты там в доле. Вроде сегодня должны были открываться?

И этот его вопрос окончательно меня вырубает, и мне хочется ответить какой-нибудь подколкой, но я сдерживаюсь и отвечаю:

— Да перенесли на неделю.

— Ясно. Ну, буду к тебе ходить.

— Ага. Я тебе карточку пришлю на следующей неделе.

— Слушай, ты так замотанно выглядишь! Работы много? Тяжело открытие идет?

— Угу, — согласно киваю я. — Слушай, мне надо первого взять. Тут есть кто?

— Да вон у бара компания моя, американцы приехали. Там кокса, как у дурака махорки. Подсаживайся к нам, а?

— Жень, прости, я чего-то не в силах. Я хочу купить и уехать. Прости, старик, спасибо.

— Слушай, — Женя чешет затылок, — ну подожди, я сейчас схожу к столу и вернусь.

— Спасибо, Жень, сколько я тебе должен?

— Ты что, старик, прекрати. Сейчас вернусь, пять минут.

Я жду его некоторое время, он возвращается, мы спускаемся по лестнице к туалетным комнатам и вдвоем заходим в одну из них, подобно распаленным от страсти гомикам.

Я вообще противник смешения наркотиков и алкоголя, но в данной ситуации отчего-то такой микст кажется мне необходимым.

Пока он достает из кармана конверт, я провожу пальцем по стеклянной полке рядом с унитазом и говорю ему, что здесь остатками еще могут четыре малолетних тусовщика нехило разнюхаться. Он смеется, обнажая ровные белые зубы, и кладет на полочку конверт. Я замечаю, что он уже изрядно заряжен. На конверте стоит штамп Министерства здравоохранения, что приводит нас в неописуемый восторг. Я дроблю кредиткой комки, разравниваю дороги и ишу в кошельке сотку грин. Там только рубли. Я спрашиваю его, смеясь, будет ли он через пятисотрублевку, он ржет и отвечает, что в нашем с ним положении и через десять рублей не западло. Мы разнюхиваемся. Женя собирается убрать конверт в карман, но я его останавливаю и прошу повторения процедуры.

— Старик, ты чего-то увлекся, может, паузу возьмем и потом еще?

— Все о'кей, приятель, все о'кей. Мне просто необходимо выгрузиться. Я так дико еще не уставал. Давай еще по одной?

— Нет, ты держи, конечно, твое дело, но я больше не хочу пока.

Тогда я раскатываю еще две тонкие линии, убирая их поочередно левой и правой ноздрями. Ощущение такое, будто по мозгам аккуратно провели пальцем, смахнув лежащую на них пыль. Женя выходит из кабинки, вслед за ним выхожу я. Я останавливаюсь у зеркала, смотрю на свое отражение и вижу, что у меня дрожат губы. Неужели я стал настолько сентиментален? Или просто пора окончательно завязывать с наркотиками? Я выхожу из туалета и чувствую, как постепенно немеет носоглотка. Возвратившись на танцпол, я стою, рассматриваю окружающих и хлюпаю носом. Да, видок у меня что надо. «Главное сейчас — ни с кем не разговаривать, — думаю я. — Чего доброго решат, что еще у одного старого тусовщика наконец-то снесло крышу. Не хватало только попасть в дурку. Хотя сильно ли она отличается от моего мира?»

У меня такое ощущение, что я стою на сквозняке и чувствую, как дует мне в шею. Ощущение дискомфорта таково, что хочется поднять воротник пиджака, чтобы прикрыть шею. Но на самом деле в клубе реально жарко и сквозняку здесь взяться просто неоткуда. Я это очень хорошо понимаю, но чувство дискомфорта все усиливается. Причем усиливается оттого, что я не могу ясно определить его источник.

В зале играет этот долбаный музон Benny Benassi. Очень сексуально двигаясь под музыку, какая-то девчонка подпевает и, показывая на меня рукой, начинает плыть в моем направлении. Она подходит ко мне и принимается практически тереться об меня. Похоже, она тоже обдолбана.

— Are you gonna hit my heart? — продолжает напевать она мне на ухо. — Are you gonna leave me once again?

— Кто, я? — ору я ей. — Разбить твое сердце?

И тут в моем сознании начинаются необратимые химические реакции. Я отстраняюсь от этой телки, и меня начинает буквально сплющивать от ужаса, отвращения и безысходности. Да разве можно тут что-то разбить, кроме бокала или бутылки шампанского о чью-то голову? Разве у кого-то тут есть сердце?

— Люди, мне плохо. Мне ужасно. Вы не видите? Я сейчас сдохну здесь. Сдохну от вашего равнодушия и пустоты. Эй, кто-нибудь, поговорите со мной! Вы слышите? — ору я в зал, подняв вверх обе руки.

Музыка играет так громко, что ни черта не слышно, если не говорить собеседнику прямо в ухо. Тем не менее весь мой внешний вид, растрепанные волосы и стеклянные глаза должны показать, что у человека действительно неприятности.

Но это мне только кажется.

— Да, мы поняли, здесь прикольно! Ты такой клевый! Часто сюда ходишь? — визжат мне какие-то две чувихи напротив.

Услышав это, я задыхаюсь от ярости и подхожу к ним вплотную. Одна из них обнимает меня за пояс и начинает поглаживать по заднице, приговаривая при этом:

— О, какая у тебя задница. Сладкий мальчик, да? — спрашивает она подругу.

— Да вы не врубаетесь, что ли? — продолжаю я орать. — Неужели всем здесь настолько наплевать на всех?

— Не-а, — ржут они, — вруби нас, ха-ха-ха! Есть чего?

— Пиздец, это какой-то пиздец! — Я уже практически вою и сотрясаю воздух руками. — Это просто ад!

Чувихи опять визжат и тоже воздевают вверх свои загорелые ручонки. Меня уже колотит от злости. Я бью их по рукам, стараясь больнее, чтобы они наконец опустили их вниз и перестали идиотничать.

— Эй, ты чего, придурок? — вопит одна из них. — Оль, да он, по ходу, обдолбался в хлам.