— Мы уходим отсюда сегодня ночью, — решительно произнес Эдмунд. Голос его значительно окреп по сравнению с предыдущими днями. — Опасность для тебя и так уж велика, Джинни. Если узнают, что ты укрываешь двух беглецов, тебе не сносить головы.

— А, ерунда. — Она оторвала кусок чистого полотна и принялась за перевязку раны. — Все замечательно устраивается. Кто заподозрит, что два беглых кавалера укрываются прямо в логове льва? Более безопасного места просто не найти, и единственное, что вам грозит, — это скука от бездействия, пока вы не поправитесь окончательно, чтобы уехать отсюда. А я тем временем стану смиренной пленницей полковника, его солдаты привыкнут к моему присутствию и перестанут обращать на меня внимание. Лодка надежно укрыта в пещере, и когда вы достаточно окрепнете, чтобы отправиться в путь, мы придумаем, как нам бежать.

— Эдмунд прав, — с тяжелым чувством сказал Питер. — Теперь, когда поместье буквально кишит «круглоголовыми», ты не должна приносить нам продукты. Мы совершим побег сегодня.

— Вот и ты говоришь глупости. Мало того, что Эдмунд слаб и страдает от боли, я еще не знаю и распорядка лагеря. Мы должны дождаться благоприятного момента и полного прилива, когда вероятность быть замеченными будет наименьшей. Иначе нам всем не сносить головы.

— Но ты так рискуешь… — Это было их последнее возражение — они понимали разумность слов Джинни.

— Однако риск не так велик, как попытка бежать сегодня вечером. Мы должны быть терпеливы.

— Похоже, выбора нет, — вздохнул Питер. — Но мне это совсем не нравится.

— Мы не в том положении, чтобы нам что-то нравилось или не нравилось, — колко ответила Джинни и тут же извинилась за свою резкость. Ведь беглецам приходится трудно в полутьме этой крошечной комнаты, без движений, которые могли отвлечь их от мыслей об опасности; они лишены удобств, если не считать таковыми деревянное ведро, которое Питер опорожнял каждый вечер под покровом ночи. — Я должна идти, прежде чем мое отсутствие будет замечено, Эдмунд, потерпи еще чуть-чуть. Знаю, это никогда тебе не удавалось, но все же придется научиться терпению. — Она улыбнулась с уверенностью, которой вовсе не испытывала, молясь о том, чтобы Эдмунд, хорошо знающий ее, ничего не заметил. Он, сын овдовевшей сестры Джона Редферна, вырос в их семье и стал для Джинни родным человеком, ведь у нее не было ни братьев, ни сестер. С ним она могла делиться всеми горестями и радостями своего детства, благодаря их дружбе, которая не всегда возможна даже с родными братьями.

Джинни ушла тем же путем, приоткрыв дверь в стене сначала на щелку, чтобы убедиться, что горизонт чист, и выскользнула в сумерки. Вместо того чтобы вернуться сразу в огород, она не спеша прошла в сад. Если кто-то и успел заметить ее отсутствие, то она всегда сможет сказать, что решила сначала пособирать фруктов. Никто не задумается о том, что ей потребовалось двадцать минут, чтобы пройти четверть мили до сада.

В саду бурлила жизнь — солдаты устраивались на ночлег, разжигали костры, готовились к ужину. Большинство уже сняли доспехи и сидели среди палаток, чистили оружие, шутили, болтали, отдыхая в этот теплый летний вечер в мирной обстановке, где ничто не грозило им жестоким боем на следующий день.

Джинни ходила мимо них, срывая фрукты с нижних ветвей деревьев. Никто не заговаривал с ней, но они пялились на нее, словно она была каким-то необычайным зрелищем в бродячем цирке. Женщины являлись роскошью в обстановке войны. Полковник не разрешал следовать за отрядом маркитанткам, а посещения местных городков были строго ограничены, дозировались, словно ложка лекарства для очищения беснующегося тела. Воины ворчали по поводу жесткого режима и сравнивали свою жизнь с жизнью в других отрядах, где командование было более мягким. Но хотя они и роптали, однако знали, что их полковник также тщательно печется о быте своих солдат, как и об их нравственных устоях. В бою он всегда был впереди, никогда не бросал их в бесполезные стычки, больше думал о стратегии, нежели о славе, самолюбии, и они всегда были сытыми и отдохнувшими, насколько это возможно для армии в походе.

В отряде знали, что полковник поместил хозяйку дома под домашний арест и, что с ней нужно обращаться с должным уважением. Если будет обнаружено, что она попытается уйти за пределы территории, прилегающей к дому, ее надлежало вежливо остановить и сопроводить к полковнику. Но приказ не мог помешать их вожделению при виде ее гибкого тела, крепкой высокой груди, натягивающей ткань платья, очертаний ее бедер, когда она нагибалась, чтобы поднять сбитые ветром плоды.

Джинни чувствовала себя крайне неудобно и решила, что впредь будет избегать заходить в сад. Раздевающие глаза солдат заставляли ее чувствовать себя кокетливой распутницей, намеренно дразнящей тех, кто не мог воспользоваться ее вроде бы свободно предлагаемыми прелестями. Если бы не защита в лице Алекса Маршалла, не обошлось бы в саду без приставаний. Джинни была уверена в этом, уходя из него и с трудом подавляя желание побежать.

Когда Джинни вернулась, на конном дворе уже все стихло — лошади устроены на ночлег, солдаты собрались у сарая. Деревянные ложки выскребали до чистоты железные миски с кашей, содержимое кружек исчезало в пересохших от жажды горлах.

Кухня была пуста. Джинни поставила корзину с фруктами и овощами на стол, с беспокойством думая, как выполнить работу, на которую она согласилась. Сколько офицеров под командованием полковника? И что она может им быстро приготовить? Он упомянул о многочисленных запасах, и у нее была возможность убедиться в этом. Да и плита уже растоплена, в кухне стало жарко. Ну что ж, сначала нужно выяснить, сколько человек ей предстоит накормить. Решительно выпрямившись, Джинни отправилась на поиски полковника.

Атмосфера в доме создалась довольно странная. После шестимесячной пустоты он наполнился звуками — но это было чужеродное присутствие враждебной армии-завоевательницы. Теперь дом и поместье не принадлежали дружной семье — это было конфискованное имущество противника короля.

И сама Джинни теперь здесь чужая, пленница в доме, который до ее замужества, четыре года назад, был ей родным. Два года она жила в имении Кортни в Дорсете, пока Гиллу не пришлось под давлением семьи встать в ряды защитников короля. После сообщения о его смерти, на следующий год после гибели ее отца, Джинни покинула семью Кортни, в удушливой атмосфере которой не могла оставаться, и с радостью вернулась домой исполнять обязанности заботливой дочери у постели больной матери. Это больше отвечало ее натуре, чем участь овдовевшей невестки, покорно сносящей язвительность свекрови и злобные нападки золовок. Вскоре после смерти матери Джинни обнаружила в саду молодого человека — сына одного из местных роялистов, который стал жертвой сторонников парламента. Его дом и имение были разграблены, все мужчины его семьи арестованы и отправлены в тюрьму Уинчестсра, где их немедленно судили и казнили. Удалось бежать только этому шестнадцатилетнему юноше. Зима была в самом разгаре, и все усыпано толстым слоем снега. Джинни спрятала беглеца в убежище, а через две ночи вывезла на лодке с острова. Ну и жуткая это была поездка, и не только из-за зимней непогоды, сделавшей течение вдоль острова стремительнее, чем обычно, но и из-за опасности со стороны замка Херст, построенного на оконечности материковой части Англии с целью защиты Саутгемптона и Те-Солента от вторжения из Франции. Джинни была вынуждена возвращаться окольными путями, чтобы миновать грозный замок и берег у Болье. Вернувшись, она отпустила всех слуг, не желая делать их невольными участниками борьбы, в которую вступила, и предоставила свой безопасный пока дом тем на острове, кто хотел бы присоединиться к роялистам в самой Англии. Паромы, ранее ходившие из Англии в Кауз, Ярмут и Райд, были запрещены комендантом Хэммон-дом, когда король Карл обратился к нему с просьбой об убежище. Тогда Джинни организовала собственные перевозки, и слух об этом быстро распространился. Она прятала людей и, дождавшись благоприятных погодных условий и подходящего прилива, доставляла их в Болье.