Я твердо усвоил второй урок: война — это безжалостная вещь, и тебе остается либо убивать, либо быть убитым. В бою сострадание к врагу — верное самоубийство, поскольку каждый противник, которого не убьешь ты, в следующую секунду убьет тебя. Твои шансы выжить возрастают прямо пропорционально твоим воинским навыкам и отсутствию у тебя сострадания к врагу. Этот принцип я соблюдал до конца войны. Если противник оказывался у меня на прицеле, а палец лежал на спусковом крючке, то судьба врага была предрешена — без исключений.

В тот же день я сумел застрелить еще двоих беззаботных русских солдат. Полный юношеской гордости, я сделал перочинным ножом три зарубки на прикладе своей винтовки. Я следовал этому ритуалу все время, пока со мной была моя русская винтовка с оптическим прицелом. Я сохранял эту самоубийственную привычку до тех пор, пока в следующем году трагически не погиб мой товарищ.

Сразу после моих первых успехов сержант сказал мне, что я должен докладывать о своих удачных выстрелах в штаб роты, каждый раз называя свидетелей своих попаданий из числа сержантского состава или офицеров. Но засчитывались только те попадания, которые я производил, стреляя в одиночку, а не во время общей атаки или обороны позиций. Мне пришлось завести маленькую книжечку со своим снайперским счетом, а офицер или сержант должны были подтверждать всякий раз, когда этот счет увеличивался. За каждые десять засчитанных попаданий я награждался серебряной нашивкой размером семь сантиметров в длину и один в ширину, наподобие тех, что были на воротниках у сержантов. Такие нашивки носились на левом предплечье. Но получение подтверждения попаданий было делом изматывающим. Некоторые из моих командиров завидовали моему успеху и отказывались ставить свою подпись. Особенно часто это случалось, если мое попадание наблюдали артнаводчики, которые в большинстве случаев оказывались молодыми офицерами, полными воинского идеализма. Они считали снайперов грязными убийцами и выражали свою антипатию, отказываясь подтверждать их попадания. Другая причина, по которой отношения между снайперами и артиллеристами были натянутыми, состояла в том, что снайперы привыкли приворовывать лучшую, нежели их собственная, униформу артнаводчиков. В частности, куртки, накидки и плащ-палатки. Я стал мастером такого неофициального приобретения офицерской униформы.

В течение последующих четырнадцати дней мои снайперские выстрелы достигали цели двадцать семь раз, и моя новая специализация быстро превратилась в рутину. Как новичку, мне тем не менее исключительно везло, поскольку русские снайперы избегали меня, не зная о том, что на самом деле я не являюсь профессионалом. Часть фронта, где находилась моя рота, оставалась относительно тихой. Это давало мне возможность учиться на собственном опыте и собственных ошибках. Большинство начинающих снайперов такой возможности не имели, и за свои ошибки они нередко платили жизнью.

Однако этот спокойный период вскоре закончился. 18 августа 1943 года, после того, как давление русских нарастало в течение нескольких дней, советские войска предприняли масштабную атаку на всей протяженности Донецкого фронта. Благодаря сокрушительному превосходству в численности бойцов русские смогли прорвать немецкие линии обороны, и пехота Вермахта была вынуждена оставить свои позиции.

Теперь, когда немцы перешли к обороне, им. стало ясно истинное тактическое значение хорошего снайпера. Хотя я был на фронте всего несколько недель, я уже обладал решительностью и хладнокровием опытного воина. Даже в отчаянных ситуациях я держал свои нервы в узде. В боях я сражался с вдохновением, и мне сопутствовала удача, а это невозможно выработать даже во время самой лучшей подготовки. Только в настоящих боях проявляется настоящий солдат, способный контролировать свой страх и обладающий врожденными рефлексами, необходимыми для выживания.

3-я горнострелковая дивизия начала свое методичное отступление к Днепру. Обладая значительным превосходством (тридцать три полностью укомплектованных дивизии против всего десяти истощенных боевых формирований с немецкой стороны), русские штурмовали позиции Вермахта, где на каждый километр передовой приходилось всего по девяносто немецких солдат. Бреши в обороне закрывались развертыванием вторых линий обороны и привлечением людей из тыловых служб. Соответственно, незадействованных частей и резервов у немцев не оставалось. В результате советский прорыв имел немедленные и крайне опасные последствия.

3-я горнострелковая дивизия оказалась в центре тяжелейших боев под Запорожьем, где два русских клина пытались прорваться и захватить немецкие войска в клещи. Однако стрелки 144-го горнострелкового полка занимали важную стратегическую позицию и, противостоя десятикратно превосходящему врагу, удерживали ее, позволяя остальным частям отступать упорядоченно и создать новую линию обороны.

В начале сентября дороги из-за проливных дождей ранней осени превратились в болото из грязи глубиной по колено. Постоянный недостаток сна, проблемы с обеспечением провиантом и боеприпасами и неослабевающее давление боев истощали последние резервы прочности немецких солдат. Такая ситуация стала типичной в конце войны. Моей роте было приказано прикрывать отступление полка. Ее шестьдесят стрелков были размещены в деревне, располагавшейся рядом со стратегически важными перекрестками, чтобы задержать продвижение передовых механизированных войск русских.

Советская разведка быстро установила численность стрелков, после чего на их уничтожение были направлены русские части. Однако оставшиеся в деревне бойцы 7-й роты были опытными солдатами. Они хорошо окопались и умели вести точный огонь лежа, благодаря чему некоторое время ухитрялись держать русских на значительном расстоянии. При этом немецкие солдаты даже выдержали огонь малых артиллерийских орудий и танков, понеся лишь небольшие потери.

В боях, подобных этому, снайперы доказывают свою доблесть. Выстрел за выстрелом я поражал свои цели с расстояния 300 метров, заставляя противника постоянно искать укрытия от моих неизменно точных попаданий. Умение пошатнуть боевой дух противника в столь отчаянной борьбе приобретало решающее значение. Опытный снайпер необязательно старается убить свою жертву, а скорее стремится попасть в туловище так, чтобы ранение оказалось предельно болезненным и враг не смог продолжать воевать. Это позволяет снайперу не только поразить максимальное количество противников в сумасшедшей неразберихе боя, но и оказать психологическое воздействие на врага.

Я не раз видел, как нечеловеческие крики раненых мной русских бойцов деморализовывали их товарищей, и советская атака резко ослабевала и прекращалась. Именно в этих боях с превосходящими силами противника я развил до совершенства свою личную снайперскую тактику. Я не обращал внимания на первые три-четыре линии атакующих и старался поразить в живот как можно больше бойцов, наступавших позади них. Слыша пронзительные крики раненых у себя за спиной, наступавшие в первых рядах теряли присутствие духа, и атака начинала захлебываться. В этот момент я переключал свое внимание на первые линии врага. Противников, которые находились ближе пятидесяти метров ко мне, я убивал точными выстрелами в голову или в сердце, стараясь таким образом мгновенно вывести из боя всех, кого только мог. Тем из русских, кто находился на расстоянии больше пятидесяти метров от меня, я, наоборот, стрелял в туловище, стремясь ранить как можно больше врагов. Когда русские обращались в бегство, особенно эффективными оказывались выстрелы, в результате которых пули попадали отступающим в область почек. В этих случаях раненые начинали буквально по-звериному кричать и выть. В результате атака нередко резко заканчивалась. Мне в подобных ситуациях порою удавалось поразить более двадцати противников за несколько минут. Правда, такие попадания не увеличивали мой снайперский счет.