Только если я заболею, это будет уже ваша история.

Таким образом, хотя физические свойства произвольно выбранной леди (термин «леди» принят для простоты изложения) представляют собой единый комплекс и воспринимаются нами как комплекс, но в описании оной, поскольку последнее по определению представляет собой определенную последовательность слов, следует располагать их в порядке, облегчающем читателю восприятие, для чего вышеуказанные свойства должны проявляться понемногу, подобно приближающемуся кораблю. Ее описание может быть выполнено прямыми линиями или зигзагами, может состоять из семейства кривых или из множества отдельных точек, но какова бы ни была геометрия, любой автор в меру понимания сути искусства и в меру способностей составляет изображение из деталей, которые должны привлечь наше внимание и не только создать ощущение личной встречи, но и дать возможность читателю, когда он уловит все тонкости, как улавливают музыкальную тему, развернуть картину во времени, драматизировать ее, проследив от начала через середину к концу, испытав притяжение либо отталкивание, смотря по намерениям автора; по сути, все, что верно для описания физического облика леди, можно считать справедливым для любого упорядоченного набора слов, хотя способ упорядочения может оказаться менее наглядным, а линии связей — более тонкими.

Первый урок окончен. Вы не будете возражать, если я задержу вас немного после звонка?

Собственно, зачем? (Здесь что-то опущено, но это не имеет значения.)

Именно рассуждения такого типа отличают отношение художника к языку от отношения всех прочих людей; интенсивность его заботы о языке служит мерой его преданности делу, а масштабы трудов отражают величие задачи; и если ему удается успешно справиться со всеми тонкостями, будь то за счет бьющей через край щедрой силы гения или стараний таланта вкупе с честолюбием, только тогда его творение, к какому бы виду искусств оно ни принадлежало, поднимется над уровнем общих мест, где останавливается большинство, до высот прекрасного.

Когда Господь вывел надпись у Валтасара на стене, пророк Даниил, выступив в качестве критика, истолковал загадочные слова как «взвешено, взвешено, подсчитано, разделено» и заявил, основываясь на них, что правление данного государя сочтено неадекватным и землю его разделят враги. Но надпись эта на самом деле — не приговор, а призыв: писатель и читатель, взвесьте все дважды, все подсчитайте и отделите себя от своего писания/читания, как змея сбрасывает кожу, но помните при этом, кто вы — писатель/читатель — такой: вы — сброшенная кожа змеи, а ваш общий текст — скользкая блестящая змея.

Интересно, что за болезнь я подхватил, умру я от нее завтра или несколько позже? Как подумаешь о таких вещах, не хочется торопиться с работой. Иначе люди поступают только в книжках. Лично меня мысль о смерти нервирует. Сейчас без четверти три. Сыплется пыльный снег. У Пег Крэндалл камни в желчном пузыре. Она не спит из-за болей. Пистер Всем-Привет прячется от судьбы. Лайкаминг гниет в могиле. Скорее бы уже рассвело и настало утро!

Ибо утром я пойду протаптывать стежки на холмах, и вычерчивать на столе пятиконечные звезды, и рисовать бычьи яйца, и на каком-нибудь крутом склоне, на оборотной стороне дорожного знака я нацарапаю слово «лимонад» рукою, которая создана по образу и подобию руки Творца.

С ду́хами дома было нелегко. Взять, скажем, хоть буфет. Или злобную густую траву на газоне. Нужно было уговорить мужа переехать.

Ду́хи были угрюмые, беспокойные, они дергались, как собака во сне, и Элла прислушивалась, заполняя наблюдениями пустые дни, пока муж сидел в своей страховой конторе, в те серые дни, когда притихшая осень ожидает дуновения зимы. Уговорить его на переезд будет нелегко, он так привязан к своему газону. Элла стискивала зубы и ощущала, что он приступает к новому акту исправления. Он вечно делал ошибки и стирал их длинной красно-зеленой жесткой резинкой; резинка противно скрипела, лохматя бумагу.

Вот он сидит: лицо, как полная луна — ни звездочки рядом, ни облачка, — сияет над столом, заваленным бумагами. Руки у него пухлые, с перетяжками, как у младенца. Перстни придают достоинство пальцам. Катышки стертой резинки лежат, как фекалии. Вот она — зернистая, розовая. Сперва лист белой бумаги, потом копирка, потом папиросная. Потом, для аккуратности, резиновая подложка. Сейчас он протрет дыру, подумала Элла, или разорвет лист и выбросит. Это выдаст его с головой. Его манеры, его бизнес, вся его двойная жизнь вскроется одним махом, но бедные клиенты, которых он водит за нос, не могут ни увидеть правды, ни предостеречься, они даже верить ни во что такое не желают. Вздумай он при них помочиться в окно, они и этого не заметят — такие запуганные, такие почтительные.

Она соскальзывала в очередную хандру, набирая скорость. ОоуоО… От резинки остались не катышки, а твердые крошки, она почти почувствовала, как неприятно они скребутся между пальцами ног. Вот так мы и живем. ОхохО. Есть от чего горевать телу. Она никак не могла понять, почему вокальные упражнения мужа так легко пробивались сквозь дверь кабинета, а также почему голос его оттуда вечно попадал в ее кофейник и потом медленно вытекал через носик. Господи помилуй… Смерть и налоги. Господь знал (благословенна будь его блистательная шевелюра!) — она не хотела соскальзывать в этот колодец. Рот Эдгара, несомненно, ничуть не похож на носик кофейника, скорее — на прорезь в копилке. Изберите такую политику, миссис Мавверс, и вам будет обеспечен отличный уход. Защита от смерти. Шааа… Элла энергично почесалась и вытянула ноги. Если облить его кипятком, он испарится. У вас всегда будут трудности с духовными аналогиями, сказала мадам Бетц, вы лишены астрального зрения. Ладно, мадам Проницательная, прочитаю книжку и вас догоню. У мадам Бетц боевой характер. Она попадет под поезд, если верить картам… ага, в пятницу, одиннадцатого. Наверно, на Центральном вокзале, потому что это в квартале от ее дома и только оттуда идут поезда на Стокинг. Ну она и не собиралась дожить до ста лет, благодарение задремавшему Господу. Карты ни о чем таком не говорят. Зато с зубами у нее все будет в порядке, и это утешает. Ох, до чего в самом деле приятно погружаться! Ей стоит отменить все предварительные заказы. Одно удовольствие! Одно из немногих, что еще остались. ОхохО.

Руки и плечи у Эллы болели. Откинувшись на спинку кресла, она следила за движениями своих смуглых пальцев, тасующих и раскладывающих карты, и сквозь них ловила голоса призраков в потрескивании высыхающей древесины, в скрипе двери, в сквозняках, гуляющих по запертому дому. Она поставила воду на плитку и закрыла ставни так, что тончайший рисунок света пролег по стенам; потом, устало застонав, упала в кресло с обивкой в цветочек и заставила усталые руки снова тасовать, раскладывать и заклинать. Стать водой и металлом, ни о чем не думать. Покрыться на минуту серым налетом отдохновения. Странное чувство спокойствия. Удовлетворение от небытия. Ни звезды в небе, ни взгляда на земле. Полная благодарности, она отдыхала, тихонько покачиваясь. Вода шипела, и пар плюмажем развевался в кухне. Тсс… Духи прикрыли уши Эллы своими ладошками. Сквозь переплет собственных пальцев она могла слышать, как духи прошивают тишину, лучше, чем сквозь какой-нибудь хрустальный шар или закопченное стекло. Стать ясновидящей было нелегко. Элле пришлось усовершенствовать органы, данные ей изначально, выходя за пределы допусков, предусмотренных инструкцией; полностью переделать соски, пупок, бородавки и шрамы, кончики пальцев рук, и даже пальцы ног и локти — самые непослушные части тела — стали приемниками сигналов, прежде неведомых. Понадобилось также усовершенствовать систему наведения и настройки; в конце концов каждый волосок сделался антенной, будь то на голове, на бровях, под мышкой, на лобке или на ногах, в носу или в ухе. Соответственно настроены были также зубы, впалые щеки Эллы ловили сигнал ничуть не хуже, чем тарелка радара, а мочки ушей поворачивались, как настороженные глаза.