Я также читал лекции по химии, и жесткий педагогический шаблон в этой дисциплине просто убивал. Научить людей, как и почему химические вещества реагируют друг с другом, – задача прямолинейная и простая. Как и в математике, здесь есть набор фактов и принципов, которые нужно выучить, и если этого ты не хочешь или не можешь, учитель вряд ли тебе поможет. Представьте себе, что от преподавателя фортепиано требовалось бы строить аналогичные сложные схемы перед каждым уроком музыки и давать себе оценку после каждого урока. Я уверен, этот преподаватель долго бы не выдержал.

Встречи с руководителями напомнили мне уроки датского языка в гимназии, где нас просили интерпретировать стихи. У меня это плохо получалось, и я раздражался, что авторы не написали более ясно, что было у них на уме, если хотели найти понимание у нас – простых смертных. Лектор был в гораздо более выигрышном положении, так как имел на руках золотой стандарт – руководство по интерпретации стихов, которое использовали учителя. Это забавно. Я слышал, как искусствоведы интерпретировали картины, и когда их автора спросили, правы ли они в своих интерпретациях, он засмеялся и воскликнул, что ничего этого не имел в виду, а просто рисовал и получал удовольствие. Пабло Пикассо на протяжении жизни рисовал в самых разных стилях, и однажды его спросили, что же он искал. Пикассо ответил: «Я не ищу, я нахожу».

По мнению учеников, я вел уроки хорошо, но не по мнению начальства. Мне было сказано, что я мог бы пройти практику, но с такой оценкой, которая создаст трудности для работы преподавателем. Меня предпочли завалить, чтобы дать мне возможность подумать, действительно ли я хочу быть учителем. Это единственный раз, когда я не сдал экзамен, но я безмерно благодарен им за это мудрое решение. Я вложил слишком мало усилий в новую профессию. Университетские годы были настолько легкими, что я не думал о работе в вечернее время, в отличие от более успешных будущих учителей. Я понятия не имел, что меня считали труднообучаемым. Позже я более 20 лет преподавал в университете теорию науки.

Я несколько раз посылал резюме на вакансии химика и биолога, но получал отказ, и тогда дед предложил мне пойти в фармацевтическую промышленность. Я послал три заявки и получил приглашения на два интервью. Первое собеседование было странным. Переступив порог офиса, я почти ощутил запах витаминов из детства. Рекрутер имел запыленный вид и был лысоват, но с длинными бакенбардами, которые делали его идеальным персонажем вестерна, продающим змеиное масло или виски, – тем, у кого вы никогда бы не купили подержанный автомобиль. Он вызывал у меня ассоциации с торговцами женским нижним бельем и духами. Даже название компании было старомодным. Мы оба чувствовали себя неловко в присутствии друг друга.

Вторая компания была современной и привлекательной. Это была Astra Group со штаб-квартирой в Швеции. Я получил работу и провел 7 недель в Седертелье и Лунде на различных курсах, в основном посвященных физиологии человека, различным болезням и лекарствам. Был также курс «Информационные технологии», который я предложил переименовать в «Технологии продаж». Руководитель курса никак это не прокомментировал, но курс был посвящен тому, как манипулировать врачами, убеждая их рекомендовать продукты нашей компании, а не ее конкурентов и применять все больше и больше наших препаратов в лечении новых пациентов, постоянно повышая дозы. Главной целью было увеличение продаж, и мы учились этому с помощью ролевых игр, в которых некоторые из нас играли различных врачей, от старомодных до идущих в ногу со временем, а другие пытались любой ценой заключить с ними сделку.

Когда я узнал о масштабах потребления лекарств, моя первая мысль была: «Черт возьми, удивительно, что существует настолько много лекарств, для всех видов заболеваний. Неужели они так эффективны, что это оправдывает столь массовое распространение?»

Я ходил по району, продавая лекарства (официально моя должность называлась «фармацевтический представитель»), и посещал врачей общей практики, специалистов и больницы. Мне это не нравилось. У меня было академическое образование, диплом с высокими оценками, и я чувствовал себя униженным, разговаривая с врачами, которые иногда грубили мне, чему я не был удивлен. Должно быть, их раздражали продавцы лекарств, и я часто задавался вопросом, почему они вообще согласны со мной разговаривать. Компаний на рынке было так много, что зачастую врача общей практики посещало несколько продавцов в неделю.

Мои академические знания никак не применялись, и я понял, что быстро забуду все, чем учился в универсистете, если не сменю работу. К тому же эта работа угрожала моей самооценке и идентификации себя как личности. Чтобы быть эффективным продавцом, нужно стать хамелеоном, научиться адаптировать себя к собеседнику. Играя каждый день множество ролей и притворяясь, что согласен с врачами, теряешь себя. Я прочитал несколько работ Серена Кьеркегора и знал, что потеря себя – самое страшное, что может случиться с человеком. Если вы обманываете не только врачей, но и себя, становится слишком больно смотреть в зеркало и принимать то, что вы видите. Легче жить с ложью, и много лет спустя меня глубоко тронул спектакль по пьесе Артура Миллера «Смерть торговца» (1949), который я посмотрел в лондонском театре. Я точно знал, о чем пьеса.

Врачи слушали мою рекламную болтовню, не задавая неудобных вопросов, но пару раз говорили мне, что я неправ. Компания Astra разработала новый тип пенициллина – азидоциллин, которому дала броское название – глобациллин, как будто он эффективен против всего. В одну из наших кампаний мы пытались продать его как препарат для лечения острого синусита. Мы сообщали врачам об исследовании, которое показало, что препарат проникает в слизистые труднодосягаемых пазух, где и располагаются бактерии, и указывали, что в этом якобы заключается преимущество перед обычным пенициллином. Хирург-отоларинголог объяснил мне, что невозможно взять биопсию и измерить концентрацию антибиотика в слизистой оболочке, так как неизбежно в образце биоптата будут присутствовать капилляры, концентрация антибиотика в которых будет выше. Было очень унизительно слышать от специалиста, что компания меня обманула. Ученые должны уметь думать независимо, но мне не хватало навыков, чтобы делать это в медицинском контексте.

Другой аргумент в пользу нового, более дорогого препарата заключался в том, что его влияние на Haemophilus influenza, гемофильную палочку, было в 5–10 раз больше, чем у пенициллина. Это утверждение было основано на результатах лабораторных экспериментов с чашками Петри. Вот правильные вопросы, которые следовало бы задать:

1. Эти исследования проводила компания или независимые эксперты?

2. Каков эффект лечения острого синусита пенициллином или азидоциллином, по сравнению с плацебо? И если есть эффект, то оправдывает ли он рутинное лечение синусита антибиотиками, учитывая побочные эффекты препаратов?

3. Самое главное: был ли азидоциллин сравнен с пенициллином в рандомизированных испытаниях по лечению острого синусита, и был ли его эффект сколько-нибудь выше?

Такие вопросы дали бы понять, что нет никаких причин принимать азидоциллин. Тем не менее мы с нашими сомнительными аргументами преуспевали в регулярных продажах препарата некоторым врачам, однако сейчас его изъяли с рынка.