Больше компрометирующего в грузовике не было. Ловко радист и пособник-водитель устроились. Рация все время при себе, выйти в эфир с любого места можно. Попробуй запеленгуй!

Федор с рацией сразу к Светлову.

– Вот она, рация!

– Вы о чем? – заинтересовалась Свиридова.

– Немецкого радиста вы у себя в подразделении пригрели, товарищ младший лейтенант. Бдительность утратили!

– Афонин?

– Пособник. А радист – Лыкова. Думаю, она не Лыкова вовсе.

– Поверить не могу! Одна из лучших наших сотрудниц!

– Вы же сами рацию видите! Какие вам еще доказательства нужны? Вам теперь очень стараться надо нам помогать.

– Поверьте, я не знаю ничего, даже подозрения не было.

– Проверим. Казанцев, обыщи избы.

Светлов по званию старше, хотя по положению оба равны. Дело-то одно делают, только каждый на своем месте. Федор обыскал избу и хозяйственные постройки, обнаружил блокнот с непонятными записями. Что интересно – листки не все. Радисты после передачи уничтожают текст отправленного сообщения. Федор подошел к арестованной. Вина ее уже несомненна.

– Сообщников сама назовешь?

– А не пошел бы ты…

Федор не стал дожидаться окончания фразы, ударил каблуком по носку сапога радистки. В таких случаях боль очень сильная, но без опасных для жизни последствий. Женщина закричала. Жалости к ней Федор не испытывал, только ненависть и отвращение. С каждой радиограммой эта гадина фактически помогала врагу убивать наших бойцов и командиров. Трибунал ее тоже жалеть не будет. Но сейчас надо узнать фамилии и адреса агентов, главаря.

– Не будешь говорить – отдам бойцу-умельцу. У него все не то что говорят, поют. Даже вопросы предугадывают. Только ты после него будешь похожа на кусок сырого мяса.

Федор пугал, не было такого умельца, мастера заплечных дел. Надо было, пока она не отошла от первоначального шока ареста, давить, сломать морально.

– Большевистская сволочь! Быдло! – прошептала радистка.

Федор схватил ее руку, включил фонарь, осмотрел пальцы правой руки. Черт! Следов от работы на ключе нет. Схватил левую руку. Фу! Перевел дух. Есть следы!

– Левша? – спросил он.

Лыкова отвернулась. В героиню поиграть захотелось.

Федор раздумывал недолго.

– Держи фонарь, – протянул бойцу. – Пошарь в сарае. Чурбак деревянный прикати и найди топор.

– Топор? – удивился боец.

– Ты плохо слышишь? Рубить сейчас эту тварь буду.

Почему-то люди больше боятся холодного оружия. Огнестрельное – винтовка или пистолет – убивают быстро. А топор в их понятии нечто запредельно жестокое, варварство. Боец, забросив автомат на плечо, отправился на задний двор. Сначала прикатил, толкая ногой, короткий обрубок бревна.

– Подходящая плаха, – одобрил Федор.

Даже в темноте было видно, как побледнела женщина. Федор был серьезен, лицедействовал по полной программе. Боец принес топор. Обычный, плотницкий. В деревне им и бревна тесали, и курам головы рубали.

– Я добрый, – с кривой ухмылкой оскалился Федор. – Выбирай сама: пальцы вначале отрубить или руку сразу по локоть?

Боец отвернулся. Женщину ему не было жаль, но спектакль он тоже принял всерьез и не хотел смотреть на жуткое представление. Может быть, она готовилась к героической смерти, скажем, быть расстрелянной сталинскими сатрапами у каменной стены. Но чтобы ее на куски рубили в маленькой деревне? Это было выше ее сил. Федор действовал грубо. Схватил чурбак, поставил его. Потом взял радистку за запястье правой руки, с силой прижал к импровизированной плахе, взмахнул топором. Женщина закрыла в ужасе глаза, закричала:

– Нет! Пощади!

– Говори! Считаю до трех, потом поздно будет. У нас есть еще твой пособник Афонин. Он всех сдаст, слабак! Раз!

– Радист – это я.

– Кто бы сомневался… Настоящая фамилия?

– Раушен Альма.

– Так ты немка?

– Из прибалтийских, до войны и советской оккупации жила в Риге.

– Занятно. Но это потом, под протокол расскажешь. Кто руководитель группы, фамилия, должность?

– Настоящую фамилию не знаю, документы на Петракова. Командир автомобильной роты 373-й стрелковой дивизии.

– Связь как осуществляли?

– При личной встрече, уговаривались заранее – время, место встречи.

– Еще кого знаешь?

– Водитель у него, фамилия Тягунов, видела его в разведшколе. Большой специалист по метанию острых предметов. Как-то демонстрировал. С десяти метров ножом в пачку папирос попадал.

– Начальник базы Свиридова причастна?

– Похотливая дурочка. Нет.

– Еще кого знаешь в группе?

– Никого. В последний момент радистку в госпиталь поместили с аппендицитом. Операцию отменять уже было нельзя, заменили мной.

– Ну вот, а упиралась. Сейчас бы уже без пальцев была. Представь, это очень больно!

Женщина так и осела.

– Обухов, бери ее. Да с Сучковым. К нашему грузовику. Связать руки обязательно.

А сам отправился к соседней избе. Светлов сейчас не работник, в госпиталь ему надо, придется осматривать и допрашивать водителя, если он в состоянии говорить. Помощь особисту уже оказали, Светлов сидел, держась за забинтованную руку, постанывал сквозь зубы.

– Дергает, как больной зуб.

– Я закончу по-быстрому все дела в избе, и отвезем тебя в госпиталь.

– Попроси у медичек спиртика, что ли? Для обезболивания.

Федор попросил для Светлова у Свиридовой сто грамм спирта.

– Могу больше налить.

– Не-не, соточку, а то развезет.

Ночью или ранним утром надо было брать всю разведгруппу. Светлов должен был отдать приказы своим оперативникам, не быть пьяным. Иначе – свои же заложат. Дело серьезное, а окажется – начальник особого отдела пьян. Подчиненные запах учуют, да и язык заплетаться будет.

Федор избу обыскал. Как полагал, ничего не обнаружил. Не будет в избе, тем более пристанище временном, немецкий пособник что-то хранить. В избе другие водители живут, могут случайно наткнуться.

– Бойцы! Вольно! – разрешил разойтись водителям Федор.

И автоматчикам.

– Этого связать и в машину.

Сам помог Светлову до грузовика дойти. Особист храбрился:

– Что ты меня, как бабу, под локоток держишь? Я еще в состоянии сам идти.

И покачнулся. Кабы не Федор, поддержавший вовремя, упал бы. Федор его в кабину посадил, подождал, пока все разместятся в кузове.