Сразу за поворотом с Банковой, где стоял Катин химерный дворец, на углу Лютеранской, Дображанская вышла из автомобиля, чтобы взглянуть на двухэтажный особняк, прозванный в Киеве «Домом Плачущей вдовы». Никто не знал, почему бетонную даму прозвали вдовою, но все знали, когда идет дождь, по щекам «вдовы» текут слезы.

Серое женское лицо на фасаде украшала корона из каштановых листьев — корона Киева. Дом был демонстративно рогат: над каштановым убором вдовы из крыши вырастали два «рога».

«Ну, здравствуй, Великая Мать…» — хмуро сказала Катерина Михайловна.

Ни на заветной опушке, ни в дремучем лесу, где полагалось таиться языческим капищам с погаными идолищами — языческая Богиня глядела на Катю с дома на центральной улице Киева.

«Новый Матриархат. Модерн — значит новый. Модерн — женский стиль… Все сказано почти прямым текстом!»

Странное и головокружительное это было озарение — понять, что весь Киев, да что там, весь мир застроен языческими храмами!

Представляясь изящным новым стилем, за два десятилетия древний культ завладел домами и душами от Англии до Барселоны, от Парижа до Нью-Йорка. И в эти же самые годы женщины Англии, Парижа, Нью-Йорка внезапно подняли головы и начали теснить мужчин… Но мужчины не увидели связи!

Модерн родился в Англии, феминизм тоже пришел оттуда (это также не произвело впечатления!). Модерн неприкрыто возвеличивал магию природы и Женщину, способную, как и Великая Мать, даровать и отнимать жизнь, — женщину-амазонку, женщину-ведьму, женщину-убийцу. Саломею, убившую христианского пророка Иоанна Крестителя, Юдифь, похитившую жизнь Олоферна …

Или, быть может, дело было именно в том, что Модерн чересчур не скрывал своих предпочтений. Кто из слепых мог предположить, что правда лежит у них прямо под носом?

Модерн не намекал — он говорил прямо, так прямо, что, прожив годы среди модерновых красот, Катя недоумевала, как она могла не расслышать заявления, высказанного с такой беспардонною, хамскою прямотой:

«Великая Мать возвращается!..»

Как и готический костел, как и православный собор, воспевающий Бога каждой мельчайшей деталью, Модерн воспевал Землю-Мать. И как любой христианин мог без труда прочесть в храмовой лепнине из виноградных лоз строку из Святого Писания («Я есмь лоза, вы — ветви»), тот, кто знал тайнопись ведьмацких заклинаний, понимал речь Модерна.

Печать Модерна — лепные круги на фасаде. Круглые окна с причудливым переплетением рам. Ползущие по стенам растения: лилии, орхидеи, ирисы, калы, тюльпаны… Однако ж болотных кувшинок, каштанов, репейников было на киевских домах отчего-то больше всего.

— Остановись, — приказала Катя шоферу.

Грифель карандаша Дображанской побежал по бумаге.

Круги, повторяющиеся от здания к зданию, Катя растолковала сразу. Точно такие же символичные окружности, срисованные Машей из книги Киевиц, украшали поля ее шпаргалок с заклятиями. Они-то и помогли Кате сыскать первый ключ к Модерну.

Круг сплошной — с тремя линиями снизу — понимать как: изготовить при полной луне.

Полый круг, перечеркнутый линией, — дождитесь затмения.

«Репейник, каштан. 21 круг, — скрупулезно сосчитала Катя окружности на фасаде. — Переждать двадцать лун и одну… Интересно, что это — рецепт? Неужели рецепт написан на доме?»

Изредка Кате удавалось прочесть тайнопись полностью, чаще — расшифровать отдельные символы. Дело осложнялось тем, что Катерина Михайловна мало разбиралась в лунных фазах и еще меньше в растениях. В свое время, прочитав Машины записи, она сразу отложила все травяные отвары, понимая, что вряд ли когда-нибудь отправится за полночь на Лысую Гору искать там плакун-траву или тирлич. И теперь, сидя в поместившемся в брюхе авто кабинете, шурша бумагами, исписанными рукою «кузины», Катя жгуче жалела о недостаче образования в сфере ботаники и еще больше об упущенном времени. Разве трудно было за 6 лет сыскать час полистать на досуге книгу о травах?

— Екатерина Михайловна, — снова завел шофер.

— Еще одно слово и будешь уволен! — осерчала Катя.

Чуткие к выгоде ноздри Катерины Михайловны знали: она в двух шагах от ОГРОМНОЙ ТАЙНЫ. Скрытой ото всех, — возможно, даже от ведьмы Акнир, — именно оттого, что расположена прямо под носом.

На Пушкинской, 41 Дображанская простояла около четверти часа:

«В центре опять каштан: плоды и листья. А вот все остальное… Очень сложный отвар. А может, настой. Или саше… А может, чушь все это? Зачем лепить рецепты на стенах?»

На одной из Липских улочек, глядя на изящнейший дом, Катя не поняла ничего, лишь загляделась на стены, сплошь увитые лепными розами с колкими стеблями (значение сих благородных цветов Катерина Михайловна, сварганившая из них в свое время Присуху, знала отменно. Роза символизировала абсолютную женскую власть). А на карабкающейся на Владимирскую горку Костельной улице Катин передвижной кабинет остановился у № 7 — доходного дома, имевшего в ХХІ веке дурную репутацию дореволюционного голубого борделя.

Скабрезный городской анекдот о гомосексуальном притоне несомненно породил барельеф над аркой во двор. Двое обнаженных мужчин, объятые колким чертополохом, властно обвившим их змеиными кольцами. На лицах обоих мужей запечатлелась престранная отрешенность. Один горделиво смотрел в сторону — в абстрактное светлое будущее, не замечая колючих пут, второй — удивленно-недоверчиво поднял голову вверх, туда, где с высоты пятого этажа на них мрачно смотрела Великая Мать с кошачьими ушками и волосами-змеями.

И хотя о природных свойствах чертополоха, прозванного в народе репейником, Катя не знала ничего, в голове вдруг всплыла строчка из Святого Писания. «С лозы и смоквы собирается добрый плод, а с репейника и терна — худой», — сказал Господь, противопоставив лозу репейнику, а себя…

«…нам, ведьмам, язычницам!» — закончила Катя.

Репейник — антитеза Христа — символизировал Природу, Великую Мать, женское начало, побеждающее мужское. И на стене 7-го дома женщины побеждали мужчин. А мужчины не верили! Или просто не замечали…

Женщины сделали революцию. Но ни в одном учебнике об этом не было сказано ни слова, потому что мужчины просто не заметили этого! Как человек давно перестал замечать, что он слабее природы.

«Великая Мать возвращается… Новый Матриархат», — повторила про себя Катерина.

Вскоре после февральской революции Временное правительство признает за женщиной право воевать, и на фронт потопают первые дамские батальоны смерти. Графиня Панина станет первой в мире женщиной-министром. Первой в мире женщиной-послом станет товарищ Коллонтай. А после Октябрьской — большевики едва ли не первыми в мире признают за женщиной ВСЕ права. Или не признают, если Акнир убедит их отменить революцию... Тогда никакой свободы нынешним дамам не светит. Когда-то их Даша страшно переживала по этому поводу. А Катя — напротив. Да и теперь ее взволновало иное.