Глаза и память, подумал он, едва сдержав истерический смешок. Какая память, чудак! Ты закончишь свои дни в психушке, а тамошним пациентам память ни к чему. Или ты сейчас проснешься, или курс медикаментозного лечения, после которого человек превращается в овощ, тебе гарантирован. Ну, давай же, просыпайся, кретин!

Башня «тигра» продолжала медленно, как в страшном сне, поворачиваться налево. Неожиданно сообразив, что сейчас будет, Лялькин мгновенно позабыл и о психушке, и об Аннушке, и вообще обо всем на свете, кроме разворачивающегося у него на глазах, жуткого в своей невероятности зрелища. Черт с ней, с психушкой; если это бредовый глюк, он стоит того, чтобы его досмотрели до конца.

«Тигр» стоял на клумбе посреди центральной (и единственной) аллеи сквера. Справа от него, как взятая в полукруглую раму из липовых крон картина, виднелось подсвеченное яркими галогенными фонарями здание администрации с безжизненно свисающим с укрепленного над фронтоном флагштока трехцветным полотнищем. Слева, в точно такой же раме, грозила ночному небу воинственно задранным кверху дулом стоящая на облицованном гранитом постаменте, выкрашенная в оскорбительный бирюзовый цвет «тридцатьчетверка». Башня T-VI остановилась, развернувшись под прямым углом к корпусу, увенчанный тяжелым набалдашником дульного тормоза длинный ствол шевельнулся, нащупывая цель, и замер.

«Глюк» по-немецки – «счастье», успел подумать Лялькин за мгновение до того, как «тигр» выстрелил. Его орудие с оглушительным грохотом выбросило длинный сноп рыжего пламени, сорокатонная махина подпрыгнула на месте, окутавшись клубами дыма и пыли. Два громовых раската почти слились в один, в конце аллеи вспухло дымное облако, из которого, рассыпаясь искрами, во все стороны разлетались раскаленные обломки, и оглушенный, окончательно утративший связь с реальностью поэт Ярослав Морев увидел, как сорванная прямым попаданием башня «тридцатьчетверки» в вихре стеклянных брызг, сшибая глупо улыбающиеся, убого одетые манекены, влетает в витрину универмага. Сбитый с полуразрушенного взрывом постамента обезглавленный танк с тяжелым гулом, скрежетом и лязгом боком рухнул на мостовую, немного покачался из стороны в сторону и устало опрокинулся, задрав к равнодушному небу гусеницы, которые сверху были выкрашены черной масляной краской, а снизу, куда не достала кисть маляра, оказались основательно заржавевшими.

Где-то с дребезгом посыпалось оконное стекло, со всех сторон истерично завыли, заулюлюкали и закрякали автомобильные сигнализации, и какая-то разбуженная этим грохотом и звоном баба дурным спросонья голосом завопила на весь город: «Ай, люди! Конец света!!!»

До оглушенного выстрелом танкового орудия Александра Ивановича все эти звуки доносились как сквозь толстое ватное одеяло. Тем не менее, он безошибочно вычленил из пришедшей на смену ночной тишине какофонии возобновившийся лязгающий рокот шестерен, и в следующий миг глаза подтвердили то, о чем предупреждал временно поврежденный слух: башня «тигра» снова начала поворачиваться, описывая полукруг в обратном направлении.

Вот это уже было интересно, и не просто интересно, а где-то даже правильно. Трясущейся рукой нашарив в кармане пиджака мятую пачку, Лялькин кое-как выковырял оттуда сигарету, прикурил с четвертой или пятой попытки и стал смотреть дальше.

Пока он возился с куревом, дуло ископаемого танка описало дугу в сто восемьдесят градусов и снова замерло, нацелившись на выстроенное в убогом псевдоклассическом стиле здание, внутри которого в тесноте, да не в обиде трудились на благо общества администраторы и законодатели города Верхние Болотники и подведомственного ему района размером с пару Бельгии и три-четыре Люксембурга.

Из подъезда, прикрывая скрещенными руками лысую макушку и потешно пригибаясь, выбежал коротышка в синем кителе вневедомственной охраны – ночной дежурный. Споткнулся, едва не навернувшись со ступенек, кое-как удержал равновесие, наддал и в мгновение ока скрылся в темноте за углом. Наученный горьким опытом пиит зажал ладонями уши, широко разинул рот и даже немножечко присел в ожидании очередного удара по барабанным перепонкам. «Тигр» не подкачал, не обманул его ожиданий и исправно ахнул, выплюнув из длинного ствола новый сноп злого рыжего пламени. Фасад управы превратился в стремительно распухающее облако перемешанной с дымом, яростно клубящейся пыли, из недр которого, бешено вращаясь, летели во все стороны дымящиеся кирпичи, горящие доски, балки, куски оконных рам и ошметки сорванной, разнесенной вдребезги крыши. В черном ночном небе белыми птицами порхали разлетевшиеся листы документации. Некоторые горели на лету; яркие галогенные прожекторы погасли, и сквозь белесую дымную муть лениво и мрачно посверкивали языки набирающего силу огня.

Фрицы выбросили танковый десант, подумал Лялькин с чувством, близким к полновесной истерике. Всем, кто может держать оружие, занять оборону, дезертиров и трусов приказываю расстреливать на месте… Слышишь, ты, лысый, тебя это в первую очередь касается!

И еще он подумал: странно. Странно, что при своем ура-патриотическом воспитании, благодаря которому против собственной воли, на подсознательном, прямо-таки генетическом уровне при виде вполне себе мирного, благорасположенного к нам немца не можем не припомнить ему дела давно минувших дней, мы, играя в какие-нибудь «Танки», выбираем для себя, холим и лелеем не «тридцатьчетверку», КБ или ИС, а «тигр», «пантеру» или, в самом крайнем случае, эту квадратную жестяную банку из-под лендлизовской тушенки, американский «шерман». Даже пенсионер из соседней деревни (да не какой попало пенсионер, а военный, подполковник в отставке) – как бишь его, Ерошкин, что ли, – вздумав построить действующую модель танка, почему-то взял за образец не Т-34-85, а все тот же «тигр». С чего бы это, а? Неужели патриотизм сродни конфетам – чуть только переел, как сразу тянет блевать?

«Тигр» попятился, роняя на развороченную тротуарную плитку комья чернозема с разоренной клумбы, со скрежетом и лязгом развернулся на одной гусенице и, треща поваленными липами, двинулся в обратный путь – на базу, а может быть, в далекий сорок второй, год своего триумфального дебюта, когда в бою у станции Мга четыре Т-VI играючи сожгли двенадцать «тридцатьчетверок» и невредимыми вернулись домой.

«Оторвался по полной, – подумал Лялькин, ожесточенно жуя фильтр сигареты, у которой отродясь не было фильтра. – Взял реванш. Сколько там прошло с сорок пятого – шестьдесят семь? Ну да, точно, так и есть – шестьдесят семь с малюсеньким хвостиком. Долгонько пришлось ждать, но он таки дождался – выехал, выступил с сольным номером и целехоньким отвалил восвояси. И где, интересно знать, была в это время наша непобедимая армия? Да хрен с ней, с армией; где хотя бы наши доблестные менты?»

Доблестные менты дали о себе знать далеким воплем сирены, который почему-то сразу же оборвался. Продолжения не последовало, и Лялькин моментально о них забыл. «Тигр» уходил, его пятнистая прямоугольная корма скрывалась в тени районной библиотеки, траки гусениц сверкали под луной, как чешуя парочки бесконечно ловящих себя за хвост стальных змей. На обратном пути бронированный призрак не стал рисковать библиотекой, грубо сдвинув с дороги грузовик, который в скрежете, лязге и треске опрокинулся набок, повалив дощатый забор. Как ни странно, логика, которой руководствовался в своих действиях набранный из погибших на Курской дуге или под Сталинградом офицеров дивизии «Мертвая голова» экипаж, была целиком и полностью понятна учителю русского языка и литературы Лялькину. Баллон на углу – это случайность; «тридцатьчетверка» – это чтобы напомнить, заявить о себе; здание управы – это, извините, целиком и полностью по делу; грузовик – просто припаркованная с нарушением правил машина, груда тронутого ржавчиной железа, пусть себе и немецкого, а вот библиотека тут абсолютно ни при чем. Немцы – культурная нация, так с чего бы им, пускай сто раз мертвым, библиотеки-то ломать?