— И интеллигентный!

— И интеллигентный. А выражаешься, как варвар.

— Да это Гефестай все! Оч-чень грубая и неотесанная личность.

— А по сопатке? — агрессивно осведомился кушан.

— Видишь? — горько вопросил Эдикус. — Вечно красней за него в цивилизованном обществе!

— Если кто-то ведет себя невоспитанно, — менторским тоном проговорил Искандер, — то это еще не означает, что нужно отказываться от нормативной лексики и принятых норм поведения.

— О-о! Какой же ты зануда!

Сергий улыбнулся, снова погружаясь в омут памяти. Все началось в 2006-м, в День конституции Таджикской Республики…

Искандер дозвонился к нему в Москву и попросил помочь — Рахмон Наккаш, тамошний «наркохан» и депутат меджлиса, совсем уж достал дядю Терентия, самого близкого человека для сына Ярная из Пурашупуры и сына славного Тиндара Селевкийского. Сергей мигом собрался и, с Эдиком на пару, вылетел в Душанбе. Оттуда они добрались до кишлака Юр-Тепе, где их ждали Искандер и Гефестай. Дядю Терентия к тому времени наккашевцы уже словили — и держали в каталажке-зиндане. Лобанов взялся отвлечь охрану, пока друзья будут освобождать дядьку. Был праздник-той, был пир, были «культурно-массовые мероприятия» — песни и пляски, бои по правилам и без. Он тогда выступил против местного чемпиона-пахлавона Холмирзо, зятя самого Наккаша. И все шло хорошо до самого последнего момента. Сергей как думал? Пока он будет месить пахлавона, друзья подкатят на «уазике», вытащат дядьку Терентия, прихватят его самого и выжмут из мотора все лошадиные силы, чтобы уйти к Памирскому шоссе. А там ищи-свищи их! Скрылись бы, растворились в местном населении. Они бы с Эдиком вернулись в столицу бывшей родины, и Гефестая с Искандером прихватили бы с собой, и про дядьку бы не забыли…

Не вышло — защищаясь, он убил Холмирзо. И весь немудреный план полетел к черту… А жизнь так вывернулась, такой крутой вираж заложила, что крышу сносило поминутно!

Ибо довелось ему перешагнуть порог Врат. И оказаться в сто семнадцатом году нашей эры. В древней Парфии. Чокнуться можно!

…Они стояли на стенах Антиохии-Маргианы, защищая город от римлян, идущих на приступ. Угодили в плен, стали рабами-гладиаторами, один раз даже в Колизее выступили. Славный был бой, только тигра того до сей поры жаль. Хотя. Не убей он тогда усатого-полосатого, стал бы тигриным кормом, вкусным и питательным…

В тот «знаменательный день» сам префект претории[11]вручил Сергею меч-рудис, освобождая от боев на арене. На другой день префект не поленился явиться в школу гладиаторов и предложил Лобанову поступить на службу в преторию, в когорту для особых поручений. Сергей тогда согласился, но с условием — друзья станут в строй вместе с ним. Префекта наглость рудиария до того восхитила, что он согласился. Так Сергей Корнеевич Лобанов стал Сергием Корнелием Роксоланом. И началось.

Заговор четырех консуляров[12]стал первой пробой на прочность. Ничего, выдюжили. И со вторым заданием справились — вчера только из Египта вернулись, «злого волшебника» Зухоса ликвидировав, врага народа римского, а завтра им приказано явиться в дом префекта. Видать по всему, готовится новая миссия из разряда невыполнимых…

Тут ровное течение мыслей Сергеевых пресеклось — с громким гоготом в таверну ввалились батавы. В кожаных штанах и куртках, волосатые, бородатые, с длинными мечами. Целая тысяча этих свирепых вонючих мужиков из Германии стояла лагерем на Целии — как противовес претории. Копьеносцы-гастилиарии из племени батавов составляли императорский эскорт, а любая встреча с преторианцами заканчивалась дракой.

К Ларсинии занесло шестерых. Пятеро батавов были помоложе, один постарше, но зато какой — двухметровый! Краснощекий богатырь с мышцами, борода веником — вылитый Бармалей.

— Гвардейцы кардинала! — быстро проговорил Эдик и допил вино.

Искандер брезгливо поморщился — от батавов ощутимо несло, — а Гефестай довольно крякнул.

— Самое время, — сказал он, неспешно затягивая перевязь. — Напились, наелись… Разборка на десерт.

Бармалей заорал:

— Очистить помещение!

Молодой батав весело загоготал и поддержал старшего товарища:

— Кыш отсюда, петухи![13]Остальные умело прокукарекали.

Четверка преторианцев сделала вид, что это не к ней относится.

— Я сказал… — затянул Бармалей, багровея.

— Чем это вдруг завоняло? — перебил его Чанба. — Из латрины, что ли, подтекло?

— Не-е… — ухмыльнулся Ярнаев сын. — Это германское дерьмо само к нам пришло! Во-он в тех бурдюках, видишь?

— А-а! — «догадался» Эдик. — Вижу, вижу! Такие, на ножках, да?

— Во-во! Батавы называются.

— А заросли-то… Мама дорогая! Это ж сколько в тех бородищах блох…

— Блох! — фыркнул Гефестай. — Да там уже тараканы завелись! Или мыши.

— А в тебе заведутся черви! — прорычал рыжебородый Бармалей и вытащил меч. — Скоро!

— Не понял, — озадачился абхаз, вставая и сладко потягиваясь, — им чего надо-то?

— Видишь, железяку показывает? — растолковал ему кушан, вытаскивая из ножен длинный сарматский меч-карту с перекрестьем в виде полумесяца. — Это он намекает так, чтоб мы ему бороду сбрили! Закусали человека насекомые, заели совсем…

— Стрижем-бреем, скальпы снимаем! — пропел Чанба, вооружаясь гладием.

Бармалей рванулся, обрушивая тяжелый клинок на Эдика, но тот ловок был — отскочил, пропарывая германцу и куртку, и кожу. Меч Бармалеев развалил столик, сбрасывая посуду, и застрял в точеной подставке. Гефестай не оплошал, подрубил великана из северных лесов.

— Первый клиент обслужен! — выкрикнул абхаз. — Следующий!

Молодые германские воины не устрашились — их охватило лихое бешенство. С криками «Хох! Хох!» они бросились на преторианцев всем скопом.

— Наша очередь, — сказал кентурион, вставая из-за стола.

Тиндарид кивнул, дожевывая грушу из Сигнии, и поднялся. Бросил руки за плечи и выхватил из ножен за спиной оба своих меча — две длинных узких полуспаты испанской ковки.

Роксолан вынул из ножен свой акинак — скифский меч длиною в локоть. Хорошее оружие, хоть и древнее. Само в руку просится.

Искандер скрестил мечи и развел их с вкрадчивым, позванивавшим шорохом. На него налетел батав в распахнутой куртке, открывавшей волосатую грудь, украшенную клыками и когтями медведя, нанизанными на шнурок. Могучую шею, почти скрытую кудлатой бородой, охватывала толстая золотая цепь.