аппарата предсказывал ещё Троцкий; эту опасность чётко понимал и Сталин, зафиксировав её в тезисе об обострении классовой борьбы по мере построения социализма.

Отказ во второй половине 1960-х годов брежневского руководства от рывка в посткапитализм (коммунизм официальной советской идеологии, «Мир Полдня» советской фантастики в лице братьев Стругацких) совпал с дальнейшей интеграцией СССР в мировой рынок, т. е. в мировую капсистему, с рыночными реформами и с либерализацией режима: по сути это были разные стороны одной медали.

Всё вместе это работало на превращение определённых сегментов номенклатуры в класс, причём не «в себе», а «для себя». Но чтобы превращение состоялось, чтобы — mutabor! нужно было превратиться в собственников путём кражи у народа социалистической собственности. Для этого нужно было дискредитировать социализм (хаотическими «реформами»), делегитимизировать власть КПСС и интегрироваться в капиталистическую систему, т. е. перестроиться. Иностранный капитал стал и средством, и союзником (подельником) в этом процессе.

А установление союзничества шло по линии контактов определённых сегментов спецслужб, ведь наиболее уязвимый элемент системы — подсистема, обеспечивающая безопасность системы. Так совноменклатура постепенно превращалась де-факто в передаточный механизм эксплуатации населения мировым капиталом. Ельцинщина превратила «де-факто» в «де-юре», но именно горбачёвщина создала для этого необходимые условия. В результате в кануны столетия русских революций 1905 и 1917 гг. РФ превратилась в реинкарнацию того, чьим отрицанием был СССР, — зависимой от иностранного капитала квазикапиталистической дрябло-самодержавной России.

8

…В 1993 г. Солженицын вернулся в Россию, проехав её с востока на запад. Триумфального шествия не получилось. Как не получилось и стать духовным лидером нации. Передача на ТВ не пошла, и её довольно быстро закрыли. Вместо учительного старца вышел занудно-поучающий дед. Правда, «старца» посещали главы государства, по-видимому, полагая, что приобщаются к культуре. Или к тому, что им представляется культурой. И, конечно, на фоне грустном, если не сказать гнусном, басковых и киркоровых, шнуровых и Comedy Club, собчак и бузовых Солженицын — без всякой иронии — культура.

Смерть Солженицына прошла не то что незамеченной, но, как сказали бы французы, «sans beaucoup d’af chage» (смысл: не стала большим представлением). Это было вынуждено признать даже антисоветское «Эхо Москвы»: А. Голубев отметил, что «народу в Академии наук (там был выставлен гроб с телом покойного. — А.Ф.) было совсем немного, жиденькая очередь да репортёры». И, хотя Кремль, как и Белый дом, выразил слова скорби и соболезнования, если брать не только власть, но и, так сказать, «широкую общественность», то Запад откликнулся на почти забытого там Солженицына, пожалуй, активнее, чем РФ. Так и должно быть: для них он не литературный власовец, а ветеран Холодной войны, сражавшийся на их стороне, за что и получил — в разной форме — «корзины печенья да банки варенья».

9

Остаётся ещё один вопрос: почему существующий в РФ режим (в политологическом смысле этого слова), определённая часть правящего слоя, т. е. власти настолько празднует Солженицына, что аж на памятник сподвигнулась ему тогда, когда многим действительно великим русским людям мирового масштаба, — например, композитору Георгию Васильевичу Свиридову, — не только памятника в Москве не поставили, но памятную доску с грехом пополам после многих мытарств открыли.

Почему различные сегменты режима прощают Солженицыну покушение на их «священных коров», делают вид, что не заметили его инвективы? Так, непосредственно властный сегмент «не заметил» назойливого (для него) повторения Солженицыным тезиса о необходимости сбережения народа, — ведь в реальности происходит нечто иное как в материально-физическом, так и в духовном, метафизическом плане. Либерально-еврейский привластный сегмент словно забыл то, что Солженицын написал о евреях в раскритикованной в своё время представителями этого сегмента книги «200 лет вместе». Официальная («никонианская») православная церковь вряд ли довольна тем, что Солженицын писал о староверах. Однако в своём праздновании Солженицына «трёхглавая» власть словно не замечает указанных его позиций.

Почему? Что перевешивает их в её глазах?

Самый простой, лежащий на поверхности, ответ таков: бедной в культурном отношении РФ нужна своя классика, и неважно, что практически всё написанное Солженицыным написано до возникновения РФ. Типа того: в Российской империи были многотомные Толстой и Достоевский, а в РФ — многотомный Солженицын. Попытка понятная, но с негодными средствами. И дело не в том, что Толстой и Достоевский не были графоманами, не в недостатке таланта несостоявшегося по глупости властей советского писателя-соцреалиста с мертвенно тяжёлым искусственным языком, автора производственных романов и повестей вроде «Одного дня…» Главное в другом: предатели не выходят в Толстые и Достоевские. Толстой и Достоевский, при всей тяжести и сложности их характеров и судеб, не работали против своей страны, против Родины.

В отличие от россыпи литературных талантов, порождённых советским строем и творивших в советскую эпоху, РФ за 27 лет своего существования не вырастила ни одного крупного, масштабного писателя. Её литературное лицо — это бездарные ПИПы («персональные издательские проекты», как назвал их Ю. Поляков, но никак не писатели), бенефициары «букеров» (М. Розанова назвала их «заебукерами»). На таком безрыбье требуется более или менее крупный «рак», которым можно заткнуть дыру, представив в виде «рыбы»; требуется более или менее крупный карлик-лилипут, которого, поставив на котурны, можно предъявить в качестве пусть малюсенького, но гиганта-гулливера, «Куинбуса Флестрина» (по-лилипутски — «Человека-Горы»), понимаешь. Псевдоклассик Солженицын с его многотомной графоманией — единственный (для данной власти) кандидат на эту роль. И в этом плане — это литературный приговор постсоветской эпохе.

Во-вторых, Солженицын — ярый антисоветчик. Его антисоветизм в значительной степени носит личный характер, а потому особенно яростен. Оголтелый, чернушный антисоветизм был по сути официальной «идеологией» ельцинского режима; в смягчённом, смикшированном, «долевом» — light— виде он сохраняется и сейчас, проявляясь в фильмах, книгах, высказываниях тех или иных деятелей, короче говоря, являясь элементом идентичности значительной части постсоветских господствующих групп: Солженицын в этом плане — более, чем ко двору.

Два десятка лет назад кто-то метко заметил: часть постсоветской верхушки полагает, что она вместе с Западом победила Советский Союз, советский народ в Холодной войне. Солженицын, безусловно, унтер-офицер этой войны со стороны Запада. Выходит, собрат по оружию? И, если сегодня ставят памятники литературному власовцу, то завтра могут поставить памятник Власову — ведь попытались повесить памятную доску союзнику Гитлера Маннергейму в Питере. Призывы к реабилитации Власова (Александров, Быков, другие «спящие») раздаются постоянно. Да, пока это делают отмороженные либерасты, но мы помним, с чего начиналась перестройка и знаем, что такое «окна Овертона». Правы те, кто подчёркивает тот факт, что Солженицын внёс большой вклад в воспитание «пятой колонны» — она особенно чтит «воспитателя».

Наконец, в-третьих, и в-последних по счёту, но не по значению. Идеал Солженицына — дореволюционная, поздне-самодержавная Россия, т. е.,