— Лови, Колька! — волновался Савва.

Коробку взяли из-под зубного порошка. Железная крышка у коробки закрывалась хорошо, но пружинила и отскакивала, если уберешь палец.

— Так даже лучше, — сказал Коля. — Нажал — закрыто, убрал — открыто.

Остальные ребята тоже поработали на славу. Через час, радостно похлопывая по коробке, друзья возвратились к Савве. Воробей все так же лежал на столе.

— Помер?

Савва пожал плечами.

— Послушай, может, дышит?

Савва приложил ухо к воробью и, глядя в потолок, прислушался.

— Умер, — наконец сказал он. — Не дышит и холодный…

Завернув воробья в тряпочку, друзья вышли из дома и молча направились через детскую площадку к акациям.

В кустах было еще очень сыро. Тополиный пух прилипал к голому телу, крупные тяжелые капли падали на спины. Мальчики нашли подходящее место и все так же молча начали рыть могилку…

Когда Савва вернулся, Света была уже дома.

— Саввик, мы идем в кино. Анфиса Антоновна ждет нас возле «Стахановца». Собирайся скорей.

Савва крикнул «Ура!», но, натягивая чистую рубаху, заметил, что коробка приоткрыта. Он подошел поближе и озадаченно почесал затылок.

— Света, ты моих тараканов брала?

— Каких тараканов? — Сестра с ужасом посмотрела на коробку.

— Моих. Мы их для воробья наловили. — Савва взял пустую коробку и осмотрел ее со всех сторон.

— Ну вот, — печально заключил он, — и воробей умер, и тараканы разбежались.

— Боже! — сказала Света, начиная снова раздеваться.

— Да ты не огорчайся, — заметив, что сестра изменилась в лице, сказал Савва. — Давай лучше попугаев купим. А тараканы далеко не могли убежать. Все они где-нибудь здесь.

И он обвел рукой квартиру.

Талант

(рассказ Славы Топорова)

Скажу по правде, Гусар мне никогда не нравился, хотя действительно он здорово играет, и наш учитель Михаил Иванович говорит про него:

— Талант! Еще год, и мне нечему будет его учить.

Вовка пришел в музыкальную школу на год позже меня и Саввы, но быстро нас обогнал. Когда ему в первый раз дали скрипку, он будто впился в нее зубами — это мне так показалось. Во втором классе он играл такой концерт, который нам дадут только в четвертом…

Могут подумать, что я ему завидую. Вовсе нет. Просто мне не нравятся люди, которые все время ждут, чтоб их похвалили. А Вовка именно такой. Он все время околачивается возле директора или учителей, слушает, как они восхищаются им, и подставляет голову, чтоб его погладили. Он как собачка в цирке, которая после каждого фокуса просит у дрессировщика конфетку…

Да что учителя! Своими успехами Вовка Гусаров восхитил и всех наших родителей. Житья не стало! А мой папа однажды запретил мне дружить со «всякими бездельниками» и велел познакомиться поближе с Гусаром, чтоб «перенять от него все хорошее».

Мне совсем не хотелось знакомиться с Вовкой, тем более, что он смотрит на всех свысока. Но я решил все-таки попробовать.

Два дня я не мог к нему подступиться. Но потом все оказалось очень просто: за Гусаром нужно ходить по пятам, смотреть на него, как на жирафа, да почаще восхищаться тем, что он скажет или сделает. Скажет, например: «На улице грязь», — а ты не теряйся, подхватывай:

— Смотри-ка, действительно! Надо же, какие у тебя глаза зоркие!

И так везде: глаза зоркие, ноги быстрые, уши чуткие. Как в сказке про Айогу. Мне это было совсем не трудно, а ему ужасно нравилось.

Несколько дней я болтался за ним, как хвостик. Даже директор однажды спутала и вместо Гусара погладила меня…

Вот так мы и подружились, хотя дружить с Гусаром оказалось совсем неинтересно. О скрипке он вообще не хотел говорить, сказал только, что месяцами не берет её в руки.

Я, конечно, сразу понял, что он врет. Хочет, как всегда, похвастать — какой он талантливый: бездельничает, а играет лучше всех. И еще, наверное, для того, чтоб я не вздумал заниматься и его догонять.

Для виду я, конечно, восхитился, а сам подумал:

«Чудак, нашел дурака! Да если б это была правда, то мы с Саввой играли бы, как Паганини или даже лучше».

И еще я заметил, что Вовка не любит играть в те игры, где я могу его обыграть. Ну, а все остальное — например, лазать по деревьям, на крышу, прыгать в сугробы — вообще считает глупостью.

Однажды я пригласил его в подвал нашего дома, чтоб показать трубу, на которой можно качаться. Он нехотя пошел, но как только мы спустились, сразу же шлепнулся на ровном месте и заявил, что дальше не пойдет и ни на какой трубе качаться не будет.

Ясно, что после этого я не стал ему рассказывать, что такой трубы он не найдет ни в одном другом доме, по крайней мере, в нашем районе. А если говорить про ту трубу, что торчит в канаве на улице, то она принадлежит всем. Мы тоже иногда ходим колотить по ней палками. Особенно хорошо получается, когда кто-нибудь колотит, а ты сидишь внутри. Но там всегда много народу, и поэтому — очередь.

Я не стал рассказывать ему и о том, что скоро мы все удерем из дому, что уже копим в мешке хлеб и сухой компот, а ускачем на лошади, которая ходит во дворе больницы. Днем на ней возят продукты, а на ночь распрягают. Мы подведем ее к забору, сядем и помчимся. Жалко только, что лошадь не очень длинная — все сразу можем не поместиться…

Одним словом, с Гусаром мне делать было абсолютно нечего. Хотя… один раз мы с ним и сходили в лес на лыжах.

Но тогда мне не повезло. Вернее, я опозорился: намазал лыжи подсолнечным маслом, чтоб лучше скользили, но получилось наоборот. Лыжи остановились на самом кончике трамплина, а я не остановился — полетел дальше — и стукнулся головой о дерево.

Я встать не могу — ноги не держат и в глазах темно, а Гусар на меня разозлился. Заявил, что я специально всю прогулку ему испортил, и ушел куда-то. Я бы точно замерз, если б меня не нашли и не дотащили до больницы Савва с Колей да Щегол… Тогда Савва из-за меня чуть не умер…

«Прогулку испортил!» Как же! Он ведь два часа наряжался, чтоб вокруг все ахали: все у него новенькое, форма настоящая, ботинки с жесткими креплениями, каких ни у кого нет… Тьфу! А сам на лыжах стоять не умеет. Уж лучше обиделся бы на то, что я